Религиозная жизнь блокадного Ленинграда

past_meets_present_94

Обращение к Церкви в блокадном Ленинграде носило массовый характер, более значительный, чем в большинстве с других районов страны. Религиозный фактор сыграл очень существенную роль в обороне города. Действовавшие весь период блокады храмы активно способствовали мобилизации материальных средств и духовных сил ленинградцев. Это не могли не учитывать городские власти, их церковная политика начала меняться еще до кардинального изменения общегосударственного курса. Православная Церковь начала бурно возрождаться в годину тяжелых испытаний для русского народа. Она была вместе с ним, в том числе и в, порой, нечеловеческих условиях блокадного Ленинграда, заслуженно укрепив свой авторитет и расширив влияние.

Так, в одной из крупнейших епархий страны — Ленинградской к 1941 г. уцелел лишь 21 православный храм, отсутствовали монастыри, духовные учебные заведения, печатные издания и т.п. К тому же были еще не изжиты церковные расколы 1920-х гг. Большинство храмов относилось к Московской Патриархии, Ленинградскую епархию которой возглавлял митрополит Алексий (Симанский). В самом городе и северных пригородах, оказавшихся в кольце блокады в его ведении находились Николо-Богоявленский кафедральный и Князь-Владимирский соборы, церкви Никольская Большеохтинская и Волковская кладбищенские, Дмитриевская Коломяжская и Спасо-Парголовская. К обновленческому течению принадлежали Спасо-Преображенский собор и церкви на Серафимовском кладбище и станции Лисий Нос. Наконец, в городе оставался последний иосифлянский храм — Троицкий в Лесном. Общее количество православных священнослужителей, включая заштатных и приписных, составляло в Ленинграде около 55 человек.

С первых же дней войны Русская Православная Церковь, продолжая вековую традицию, посвятила себя защите Родины. Уже 22 июня, когда многие государственные и партийные руководители пребывали в растерянности, Патриарший Местоблюститель митр. Сергий (Страгородский) обратился с посланием к верующим и благословил их на борьбу за оборону Отечества. Это послание зачитывалось в храмах Ленинграда, и люди уходили на фронт, как на подвиг, благословленный Церковью. Глава епархии митр. Алексий написал свое обращение к духовенству и верующим «Церковь зовет к защите Родины» 26 июля, особенную же известность получило его слово за литургией, произнесенное 10 августа в Московском Богоявленском соборе. В нем говорилось, прежде всего, о патриотизме и религиозности русского человека: «Как во времени Димитрия Донского и св. Александра Невского, как в эпоху борьбы с Наполеоном, не только патриотизму русских людей обязана была победа русского народа, но и его глубокой вере в помощь Божию правому делу…, мы будем непоколебимы в нашей вере в конечную победу над ложью и злом, в окончательную победу над врагом».  Авторитет и влияние Ленинградского Владыки в это время были настолько велики, что 12 октября митр. Сергий в своем завещательном распоряжении именно его назначил своим преемником.

42372

По предложению митр. Алексия уже с 23 июня приходы Ленинграда начали сбор пожертвований на оборону. Владыка поддержал желание верующих отдать на эти цели имевшиеся в храмах запасные суммы, порой очень значительные. Особенно активно проявлялось желание оказывать запрещенную с 1918 г. благотворительную помощь. Вспоминали опыт I мировой войны, когда многие приходы устраивали госпитали. Так, «двадцатка» Князь-Владимирского собора предложила на свои средства открыть и содержать лазарет для раненых и больных воинов и 8 августа передала на него 710 тыс. из 714 тыс. имевшихся у нее рублей. Однако подобная конкретная благотворительная деятельность осталась под запретом и после начала войны. Приходам разрешили перечислять деньги только в общие фонды — Красного креста, обороны. Но даже такое ограничение не погасило воодушевления верующих и духовенства. Храмы отказывались от всех расходов, кроме самых необходимых. Повсеместно солдатам собирали теплые вещи, прихожане жертвовали продовольствие для больных и т.д. К концу 1941 г. свои взносы сделали все православные приходы Ленинграда на общую сумму 2144 тыс. рублей.

С конца июня 1941 г. храмы стали заметно заполняться народом: многие приходили помолиться за своих близких. Но богослужения пришлось приспособить к военным условиям: утром они начинались в 8 часов, вечером — в 16. Молодые церковнослужители ушли в армию, народное ополчение, на оборонное строительство. Оставшиеся изучали средства противопожарной и противовоздушной обороны на случай паники во время богослужения. Среди оборонных мероприятий важное значение имела и маскировка соборов, которые могли бы стать ориентирами и целями при воздушных налетах на город. В августе началась маскировка их золотых куполов с помощью чехлов маскировочных сетей и окраски в защитный цвет.

8 сентября сомкнулось кольцо блокады. Начались артиллерийские обстрелы города. От снарядов и бомб пострадали Никольский, Князь-Владимирский соборы, здание бывшей Духовной Академии, где тогда размещался госпиталь. Даже отдаленная Коломяжская церковь в ноябре 1941 г. подверглась бомбардировке. Один из ее прихожан был убит прямо в церковной сторожке. Но богослужения в действовавших храмах продолжали совершаться ежедневно. Первоначально по сигналу тревоги молящиеся уходили в бомбоубежища, затем привыкли и службы зачастую не прерывались, толъко дежурные МПВО занимали свои места.

К концу сентября фашистские войска под Ленинградом были остановлены; в город войти они не смогли. Позднее родилась легенда, сам этот факт объяснившая вмешательством небесных сил. Она неоднократно описывалась в литературе: «Промыслом Божиим для изъявления воли Господней и определения судьбы русского народа был избран Илия… — митрополит гор Ливанских (Антиохийский Патриархат). После Александра III (Патриарха) Илия… горячо, всем сердцем молился о спасении страны Российской перед иконой Казанской Божией Матери. Три дня без сна, еды и пития. Через трое суток бдения ему явилась Сама Матерь Божия и объявила ему волю Божию: «Успеха в войне не будет доколе не отворят все закрытые по стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии; не выпустят из тюрем и не возвратят с фронтов священство для богослужения в храмах. Сейчас готовится к сдаче Ленинград. Город Святого Петра не сдавать Доколе мое изображение находится в нем — ни один враг не пройдет. Пусть вынесут чудотворную икону Казанскую и обнесут ее крестным ходом вокруг города…».

Нужно объяснить, что подобное явление митр. Илие действительно было, и он связался с представителями Русской Церкви и советским правительством и передал им «Господне определение». Далее же в историю вплетаются легендарные события: «В Ленинграде вынесли из Владимирского собора Казанскую икону Божией Матери и пошли крестным ходом. И произошло удивительное. Гитлер изменил свои планы… Благоприятный момент для врага был упущен. Враг был отброшен. Подтвердилось пророчество святителя Митрофана: город Святого Петра избран Самой Богородицей и пока в нем находится Казанская Ее икона и есть молящиеся, враг не сможет войти в город. После Ленинграда Казанская икона Божией Ма­тери начала свое шествие по России…».

Молитвы перед чудотворными иконами в Ленинграде были, как и крестные ходы, в ограде храмов. Распространенная же версия о шествии с образом Казанской Божией Матери вокруг города, вдоль линии, где вскоре остановят фашистов, документально не подтверждается. В 1947 г. митр. Илия по приглашению Московской Патриархии и советских властей приезжал в СССР. Владыка посетил Князь-Владимирский собор, где рассказал о своем видении и возложил на чудотворную икону драгоценный венец.

c671b2d9f9883fcc2a520cc43c0d4f11.0

Рано наступившая зима оказалась на редкость суровой. В городе почти прекратилась подача электроэнергии, остановился транспорт, многие здания не отапливались. В храмах температура упала до нуля, порой замерзало масло в лампадах, все больше людей умирало от голода. Протоиерей Николай Ломакин, давая свидетельские показания на Нюренбергском процессе, рассказывал, что вокруг Никольской церкви Большеохтинского кладбища можно было в течение целого дня видеть груду гробов — 100, 200 гробов, над которыми совершал отпевание священник. Всем ленинградским священнослужителям, в том числе митрополиту Алексию приходилось постоянно заниматься этим скорбным делом.

Защиту и утешение верующие, прежде всего, искали в храмах у чтимых святых образов. В Князь-Владимирском соборе с 1940 г. хранилась главная святыня города – Казанская икона Божией Матери. Она была заступницей Петербурга с начала XVIII века, и теперь верующие, как когда-то в Отечественную войну 1812 г., шли к ней. Был в храме св. кн. Владимира и другой чтимый образ — Божией Матери «Скоропослушница». В Николо-Богоявленском соборе особым почитанием пользовались иконы Святителя Николая (считалось, что Угодник Божий отводит полет смертельных снарядов от собора) и Божией Матери «Неопалимая Купина», с которыми митрополит Алексий совершал крестные ходы вокруг храма. Впрочем, Владыка проводил их и с другими иконами. М.В. Долгинская, служившая с весны 1942 г. в войсках ПВО, вспоминала, что однажды во время ее возвращения в казарму на Фонтанке внезапно начался налет германской авиации. Она побежала к Никольскому собору, чтобы укрыться. «И вдруг из ворот вышли люди. Они двинулись вокруг храма гуськом, держась в темноте друг за друга. Впереди всех шел митрополит Алексий, подняв к небу икону «Знамение». Каждый вечер после литургии он обходил с нею собор. Даже налет не остановил его».

В Спасо-Преображенском соборе в период блокады находились три чудотворных образа – Спаса Нерукотворного образа, Божией Матери «Всех скорбящих Радосте» и Божией Матери «Всех скорбящих Радосте с грошиками». Наиболее чтимые иконы Никольской Большеохтинской церкви – Божией Матери «Скоропослушница» и Смоленской Божией Матери до войны были переданы из закрытых близлежащих храмов. Историю еще одной особо почитаемой иконы Иосифа Древодела недавно рассказал один из старейших членов причта церкви свт. Николая диакон Иоанн (Андрушенко): «Ее принесли в храм во время войны. Один благочестивый раб Божий, его звали Константин Лукичев, работал неподалеку в бане. Баня находилась на Большеохтинском проспекте, он работал там истопником и сторожем ночным, печь топил. Во время блокады привезли ему машину дров и икон, печь топить. Он все это разобрал и одну икону – образ Иосифа Древодела – отнес домой и спрятал. Потом его взяли в армию, и он погиб на фронте уже после снятия блокады. Осталась жена его, Екатерина Николаевна, которая принесла икону в нашу церковь. Сначала прятали, потом определили в храме. Сейчас она находится в алтаре».

В церкви св. Иова всю блокаду находились иконы, принесенные из других закрытых и разрушенных храмов Волкова кладбища: Спаса Нерукотворного образа, Казанской и Тихвинской Божией Матери, «Не рыдай Мене, Мати» и Божией Матери «Скоропослушница». У этих святых образов прихожане искали заступничества, просили о помощи и находили укрепление в вере. На Серафимовском кладбище во время блокады (в основном в братских могилах) было погребено более 100 тысяч умерших от голода горожан. Кладбищенская церковь прп. Серафима Саровского никогда не пустовала. Главной святыней храма являлся образ святого Серафима с частицами его мощей, мантии, гроба и камня, на котором преподобный молился тысячу дней и ночей. Почитались верующими также образ Божией Матери «Умиление» — список с келейного образа прп. Серафима и портрет старца, написанный при его жизни бывшим насельником Саровской обители иеромонахом Иоасафом. Помимо собственных икон в церкви находились чтимые образы из расположенного неподалеку закрытого Благовещенского храма: древняя Смоленская икона Божией Матери, привезенная в Петербург при Петре I выходцами из Смоленской губернии, Тихвинская икона Божией Матери, образы Николая Чудотворца и Знамения Божия. Голодные ослабевшие люди приходили к ним и со слезами и великой верой припадали к чудотворным иконам, молясь о воевавших на фронте близких и о тех, кто ушел в жизнь вечную. Следует упомянуть, что, несмотря на запрещение в 1930-е гг. колокольного звона, в Серафимовской церкви колокола уцелели, и в начале войны они по старому обычаю были спущены с колокольни «под спуд». Прихожане разобрали пол и потолок, вырыли глубокие ямы и осторожно с молитвой схоронили колокола. А через два с половиной года – утром 27 января 1944 г. радостное известие о снятии блокады собрало у храма обессиленных людей, которые в едином стихийном порыве сняли перекрытия, раздолбили мерзлую землю, достали и подняли колокола. Без всякого разрешения властей в Серафимовской церкви зазвонили в день прорыва блокады ровно в 16 часов. Люди сменяли друг друга, и звон колоколов не умолкал больше суток.

Приходили верующие и к закрытой в 1940 г. часовне Ксении Блаженной на Смоленском кладбище, где в период блокады также производились массовые захоронения умерших от голода горожан. Люди молились у закрытых дверей часовни и по давней традиции писали записочки со своими просьбами и мольбами. Живущие ныне блокадники рассказывают, что детьми они воспринимали святую, как реально существующего человека, которая живет с ними в осажденном городе. И все потому, что от взрослых часто слушали: «Надо сходить к Ксеньюшке», или «Пойдем к Ксеньюшке, она поможет». Сохранились свидетельства о явлениях и помощи в годы войны прп. Ксении не только жителям Ленинграда, но и воинам советской армии, даже при освобождении Праги в 1945 г. Много верующих также бывало у окошечка усыпальницы св. о. Иоанна Кронштадтского, молясь великому чудотворцу. Саму усыпальницу, замурованную еще в 1926 г., в годы блокады размуровали и устроили в ней бомбоубежище, но вход в него для почитателей святого все равно был закрыт.

Показательно для определения высокого уровня религиозности ленинградцев в период блокады многочисленные легенды и предания о чудесных явлениях, знамениях и фактах помощи Божией. Одна из таких легенд повествует об эвакуации людей из блокадного Ленинграда катерами через Ладожское озеро. Накануне предстоящего рейса три катера спешно загружались, и на одном из них ходила с иконой какая-то старушка. Капитан подошел в ней: «Бабуля, не время с иконами ходить!». Та ответила спокойно: «Сынок, делай свое дело, а я свое делать буду». Загрузили катера людьми и поплыли. Начался обстрел. Два катера сразу же пошли ко дну, а третий, со старушкой, уцелел, и люди на нем. Некоторые верующие блокадники долгое время вспоминали о дочери священника, ходившей с подругами по Петроградской стороне с иконой Богородицы, обернутой в чистую тряпочку. Обходили с молитвой целые кварталы, и ни один «замоленный» дом не был разрушен. Подобные предания существуют о женщине, обходившей дома в районе пр. Стачек и т.д.

Но помимо легендарных в период блокады происходило и много реальных случаев «чудесного» спасения людей, когда помощь приходила совершенно неожиданным образом. Одну из таких историй недавно рассказала верующая блокадница Н.М. Федорова: Поздней осенью 1941 г. в их семье не осталось никакой еды, и мать несколько дней варила старые газеты и давала их есть детям. Когда те совсем обессилели, она вышла на улицу и пошла как в забытьи, несмотря на артиллерийский обстрел. Пробегавший мимо матрос, желая спасти, толкнул ее, и мать упала на снег, а когда поднялась, увидела, что под ней лежали три иконы – Святителя Николая, Иоанна Богослова и икона Божией Матери, на которой было написано «Хлебная Пресв. Богородица». Женщина поняла, что находка была не случайной, ведь когда она шла, ничего на земле не видела, подняла иконы, приложила к груди и побрела дальше. Она шла, пошатываясь, и видимо, имела такой изнуренный вид, что проезжавшая мимо машина остановилась, из нее вышел незнакомый военный и дал мешочек с килограммом овса. «Хлебная» Богоматерь послала хлеб. Мать с радостью пошла домой и накормила детей. И только этот мешочек спас их от голодной смерти. С тех пор Хлебную икону Божией Матери хранили и сейчас хранят в семье как святыню и никогда с ней не расстаются.

Другой случай — помощи святого старца приведен в литературе о прп. Серафиме Вырицком: «В годы блокады семья Сошальских жила в Ленинграде. До войны Зоя Сошальская часто бывала в Вырице; во время бомбежек и арт­обстрелов она взяла за привычку мысленно, а то и вслух повторять: «Батюшка отец Серафим! Спаси-помоги!» По­сле снятия блокады при первой же возможности она от­правилась к старцу. Придя в его дом на Майском про­спекте, Зоя первым делом спросила: «Батюшка, ты меня, наверное, уже забыл?» Старец с доброй улыбкой отклик­нулся: «Где уж тебя забудешь! Надоела мне, кричавши: спаси-помоги, отец Серафим!» Побеседовав с Зоей, ста­рец благословил ее на принятие монашества в Пюхтицком монастыре и прибавил: «Будешь еще в Иерусалиме игуменьей…» Но потом добавил: «Нет, хватит с тебя, по­жалуй, и послушания казначеи!» Слова старца в точно­сти сбылись».

И все-таки защиту и утешение люди получали, прежде всего, в действовавших храмах. Даже в самую страшную блокадную зиму 1941-42 г. они продолжали функционировать (лишь Серафимовская кладбищенская церковь в январе-апреле 1942 г. была закрыта), давая горожанам духовное утешение и поддержку. Весь период блокады продолжался значительный рост религиозного чувства горожан. На глазах разливалось «замешанное на крови и пытках 1930-х гг.» уродливое здание «воинствующего безбожия». Богослужения проходили при переполненных храмах. Конкретную цифру посещавших в тот период церкви ленинградцев указать невозможно, однако сохранились свидетельства очевидцев. Один из прихожан Князь-Владимирского собора позднее вспоминал о декабре 1941 г.: «Певчие пели в пальто с поднятыми воротниками, закутанные в платки, в валенки, а мужчины даже в скуфьях. Так же стояли и молились прихожане. Вопреки опасениям, посещаемость собора нисколько не упала, а возросла. Служба у нас шла без сокращений и поспешности, много было причастников и исповедников, целые горы записок о здравии и за упокой, нескончаемые общие молебны и панихиды».

Митр. Алексий в своем докладе 8 сентября 1943 г. на Архиерейском Соборе также указывал: «И мы можем отмечать повсюду, а живущие в местах, близких к военным действиям, как, например, в Ленинграде в особенности, — как усилилась молитва, как умножились жертвы народа через храмы Божии, как возвысился этот подвиг молитвенный и жертвенный. Тени смерти носятся в воздухе в этом героическом городе-фронте, вести о жертвах войны приходят ежедневно. Самые жертвы этой войны часто, постоянно у нас перед глазами…».

Ленинград сражался не только силой оружия, но и молитвой Церкви, силой общего воодушевления. В чин Божественной литургии вводились специальные молитвы о даровании победы нашему доблестному воинству и избавлении томящихся во вражеской неволе. Служился тогда и особый молебен «в нашествие супостатов, певаемый в Отечественную войну». Позднее, в 1943 г. на некоторых богослужениях в Никольском кафедральном соборе присутствовало командование Ленинградским фронтом во главе с маршалом Л.А. Говоровым.

Все свои силы для того, чтобы службы продолжались, прилагал митр. Алексий. Не обращая внимания на артобстрелы, он — зачастую пешком посещал ленинградские храмы, беседовал с духовенством и мирянами. «Нет слов, — отмечал очевидец, — чтобы описать ужасы, которые пережили ленинградцы в дни жестокой блокады своего города… Митрополит Алексий сам испытывал все эти бедствия и проявил героическую бодрость духа и огромное самообладание. Он постоянно совершал богослужения, ободрял и утешал верующих. И, несмотря на голод и бомбежки, обессиленные люди с опухшими лицами, едва держась на ногах, ежедневно наполняли храм, где служил архипастырь, и во множестве приобщались у него святых Христовых Тайн. В дни блокады Владыка Алексий служил Божественную литургию один, без диакона, сам читал помяники и каждый вечер служил молебен Святителю Николаю, а затем обходил Николо-Богоявленский собор, в котором в то время и жил, с иконой великого угодника Божия, моля его, чтобы он сохранил храм и город от вражеского разрушения». Двери квартиры митрополита были открыты для всех посетителей.

Голодная блокада не щадила и священнослужителей. Всего в блокадном городе умерло, считая заштатных и приписных, 18 православных священников, т.е. каждый третий. Только в Князь-Владимирском соборе в конце 1941 – 1942 гг. умерло девять служащих и членов клира: два приписных священника отцы Петр и Митрофан, архидиакон Симеон Верзилов, бывший регент хора Киров, сторож и певчий В.Ф. Воробьев (13 октября 1941 г.), три дворника – Т. Петров, С. Столляр и Герасимов, а также бессменный председатель «двадцатки» И.М. Куракин (14 марта 1942 г.). С 1 января ушел за штат по болезни престарелый протоиерей церкви св. Иова на Волковом кладбище Евгений Флоровский, прожил он после этого не долго. 6 сентября 1942 г. ушел за штат по болезни и служивший в Никольской Большеохтинской церкви прот. Николай Решеткин, он также вскоре скончался. Умерли от голода приписанный к Никольскому собору прот. Николай Измайлов, заштатные протоиереи Димитрий Георгиевский, Николай Селезнев и многие другие. В Никольском соборе прямо за богослужением умер регент, скончался звонарь А.А. Климанов, не пережил голодную зиму и келейник митрополита Алексия инок Евлогий. Из 34 певчих к февралю 1942 г. в хоре осталось 3 человека.

Можно привести много примеров подвижнического служения ленинградского духовенства. «Всю войну не было дня, чтобы отец не пошел на работу, — вспоминала балерина Кировского театра И.В. Дубровицкая о своем отце протоиерее Никольского собора Владимире Дубровицком. — Бывало, качается от голода, я плачу, умоляю его остаться дома, боюсь, упадет, замерзнет где-нибудь в сугробе, а он в ответ: «Не имею я права слабеть, доченька. Надо идти, дух в людях поднимать, утешать в горе, укрепить, ободрить». И шел в свой собор. За всю блокаду обстрел ли, бомбежка ли — ни одной службы не пропустил».

Священнослужители, сами, испытывая все невзгоды, понимали, как нуждаются люди в поддержке, утешении. А ведь многие из них, уже очень немолодые, жили далеко от своих храмов. Даже старейший протоиерей Иоанн Горемыкин на восьмом десятке лет каждый день пешком добирался с Петроградской стороны в Коломяги. Сохранились свидетельства прихожан, что он, порой, последний паек свой отдавал голодающим. Отец Иоанн благословлял земляков на фронт, а сыну, работавшему в городе главным инженером одного из военных заводов сказал: «Как это так? Все идут защищать Родину, а мой сын будет отсиживаться?» И Василий Горемыкин пошел в армию. Командующий фронтом Л.А. Говоров, узнав об этом, специально приезжал в Коломяжскую церковь благодарить протоиерея.

Священники и их паства в блокированном городе жили одной судьбой. Вокруг храмов существовали объединения людей, которые помогали друг другу выжить, выстоять. Так, например, автономно, без какого-либо существенного вмешательства городских властей функционировала община Спасо-Преображенского собора. В его подвале было оборудовано бомбоубежище на 500 человек для прихожан и жителей окрестных домов, в котором старались поддерживать положительную температуру. Имелся кипяток, запас медикаментов, в случае необходимости, в подвале можно было переночевать. Нуждающимся людям помогали деньгами, дровами, свечами, маслом для освещения. В соборе с довоенных времен имелся запас строительных материалов, и прихожанам делали из железных листов печи для обогрева квартир, выделяли фанеру, картон, чтобы заменить ими выбитые взрывной волной оконные стекла.

Несмотря на оказываемую помощь, люди умирали. В конце 1941 г. слег настоятель протопресвитер Алексий Абакумов. 12 декабря он писал «двадцатке»: «Температура 38,8. Назначен постельный режим. К Воскресенью мне не встать. Не можете ли мне отпустить и прислать бутылку деревянного масла, чтобы не сидеть в темноте.» Собор выделил о. Алексию и масло и 1000 рублей пособия. Но силы старца таяли, и 19 декабря он скончался. Жертвами блокады стали также протоиереи Петр Георгиевский и Иоанн Громов. Зиму 1941/42 г. из 100 соборных певчих пережили лишь 20. Первыми от голода погибали мужчины, в их числе и помощник регента И.В. Лебедев. 28 декабря он писал: »Я можно сказать понемногу умираю. Силы мои подорвались. Я сейчас лежу. Одни кожа и кости. Сидим несколько дней на одном хлебе. Конечно, все теперь так существуют, но хочется жить… Со мной вместе голодает жена, дочь и девятилетний внук, отец которого на фронте. Нет ни продуктов, ни денег. Спасите жизнь». Лебедеву было выдано 300 рублей, но спасти его не удалось. Умерли председатель «двадцатки» собора Е.Д. Балашева и 10 человек служащих. Однако многим все же помощь общины сберегла жизнь.

Существуют частные свидетельства об удивительной самоотверженности и взаимопомощи, которые проявлялись внутри относительно небольшой, по сравнению со всем населением города, группы православных верующих. Особенно следует отметить подвиг женщин, помогавших выжить или облегчить страдание умиравших в осажденном Ленинграде. За подобную деятельность в июне 1944 г. была награждена золотым наперсным крестом монахиня Александра (Богомолова). Активно помогала бедствовавшим сестра митрополита Алексия монахиня Евфросиния (Симанская) и многие другие.

К весне 1942 г. из шести членов предвоенного клира в Преображенском соборе осталось лишь двое — протопресвитер Павел Фруктовский и протодиакон Лев Егоровский. Оба они жили на очень большом расстоянии от храма: настоятель на Васильевском острове, у Смоленского кладбища протодиакон же — за городом, в Парголово. Но даже в самую тяжелую пору они постоянно служили в соборе. В ходатайстве прихожан осенью 1943 г. о награждении Фруктовского медалью «За оборону Ленинграда» говорилось: «…в зиму 1941-42 гг., когда отсутствовало трамвайное сообщение, а живет отец Павел от собора 15 км, он, опухший от недоедания, в возрасте 65 лет, ежедневно посещал собор, он был единственный священник, временами он приходил на службу совсем больной и домой уже не мог возвращаться и ночевал в холодном соборе». Много месяцев Фруктовский обслуживал приход на пределе физических возможностей: он один и литургисал, и исповедовал, и отпевал и совершал все требы. Но община выстояла. Весной 1942 г. она приступила к уборке прилегавших к храму площади и улиц, начала обрабатывать выделенный ей для огорода участок земли.

Приближалась первая военная Пасха. В праздничном послании митр. Алексия подчеркивалось, что в ее день — 5 апреля, исполняется 700 лет со дня разгрома немецких рыцарей в ледовом побоище св. князем Александром Невским — небесным покровителем города на Неве. Пасхальное богослужение собрало много народа, однако, меньше, чем год назад: сказывались последствия войны. Каждый третий житель города умер от голода, в первой половине 1942 г. развернулась массовая эвакуация. Многие верующие вместо куличей освящали кусочки блокадного хлеба.

Богослужение было перенесено на 6 часов утра, что позволило избежать болыпих жертв. Именно к Пасхе гитлеровцы приурочили особенно яростный налет на Ленинград. Так, серьезные повреждения были нанесены в пасхальную ночь Князь-Владимирскому собору. Фашистские самолеты не только сбрасывали на него бомбы, но и обстреливали на бреющем полете из пулеметов. В 1943 г. особенно часто обстреливался Никольский собор, однажды в него попали три снаряда, причем осколки врезались в стену покоев митрополита. Владыка вошел в алтарь, показал причту осколок снаряда и, улыбаясь, сказал: «Видите, и близ меня пролетела смерть. Только, пожалуйста, не надо этот факт распространять. Вообще, об обстрелах надо меньше говорить… Скоро все это кончится. Теперь недолго осталось». Следует отметить, что представители духовенства наравне со всеми жителями несли труды по обороне города, входили в группы самозащиты МПВО. Например, в справке, выданной 17 октября 1943 г. архимандриту Владимиру (Кобецу) Василеостровским райжилуправлением говорилось, что он «состоит бойцом группы самозащиты дома, активно участвует во всех мероприятиях обороны Ленинграда, несет дежурства, участвовал в тушении зажигательных бомб».

Активно включилось духовенство города в подписку на военные займы, сбор пожертвований в фонд обороны. К 1 июня 1944 г. сумма таких пожертвований достигла 390 тыс. руб., в том числе митрополит внес 50 тыс. руб., а протодиакон Лев Егоровский, сдавший 49 тыс. руб. получил персональную телеграмму с благодарностью от И. Сталина. Однако основной поток даяний шел от верующих. Хотя к середине 1942 г. население Ленинграда резко сократилось, деятельность городских церквей, особенно патриотическая работа, не только не пришла в упадок, но даже возросла. Оставшиеся ленинградцы сплачивались вокруг своих храмов. Так, например, доходы Князь-Владимирского собора в 1942 г. несколько снизились по сравнению с 1941 г. и составили 501082 руб., но уже в 1943 г. выросли до 922656 руб., причем 76% всех расходов пошло в фонд обороны. Большой подъем вызвало обращение митр. Сергия 30 декабря 1942 г. с призывом начать сбор средств на танковую колонну имени Димитрия Донского. Уже через 4 месяца была собрана необходимая сумма, превышавшая 8 млн. руб., из них 1 млн. являлся ленинградским. Вносились также пожертвования на авиаэскадрилью им. Александра Невского, ко дню Красной Армии 1943 г. в госпитали города и войсковые лазареты поступило свыше 600 остро необходимых полотенец и т.д. Всего же верующие ленинградцы за 1942 г. собрали 1485 тыс. руб., а за 1943 — 5051 тыс. руб.

О средствах, собранных для советской армии Ленинградской епархией, митр. Алексий дважды — в январе и мае 1943 г. извещал телеграммами Сталина, и 17 мая Верховным главнокомандующим была отправлена ответная телеграмма, опубликованная в газете «Правда»: «Прошу передать православному духовенству и верующим Ленинградской Епархии, собравшим, кроме внесенных ранее 3682143 рублей, дополнительно 1769200 рублей на строительство танковой колонны им. Димитрия Донского мой искренний привет и благодарность Красной Армии. И. Сталин».

Активная патриотическая деятельность подавляющей части духовенства и верующих Православной Церкви послужила одной из существенных причин начала значительных изменений ее взаимоотношений с государством. Характерным фактом было снятие в 1942 г., первую военную Пасху, запрета на ночной крестный ход вне храмов, чтобы сделать возможным более полное участие верующих в пасхальном богослужении. В Ленинграде также произошли некоторые изменения. Так, даже в голодную зиму 1941-42 г. православные приходы регулярно снабжались вином и мукой для причащения богомольцев.

Своеобразное признание значительной роли религиозного фактора в обороне города со стороны властей произошло весной-летом 1942 г. Когда принималось решение оставить в городе лишь тех, кто необходим для удовлетворения потребностей фронта и «насущных нужд населения», приходское духовенство получило возможность продолжить свое служение. Были эвакуированы лишь два штатных священника – 27 марта Сергий Бычков из Спасо-Парголовской церкви и 24 июля Илия Попов из Князь-Владимирского собора. Заштатных священнослужителей также было эвакуировано немного, всего лишь два-три человека, в том числе бывший настоятель Александро-Невской Лавры архимандрит Иоасаф (Журманов). Впрочем, и в действующую армию священнослужители Ленинграда призывались редко, лишь в конце июня — начале июля 1941 г. – обновленцы – диакон Иоанн Долгинский и протоиерей Николай Алексеев, а в марте 1943 г. – диакон Московской Патриархии Михаил Воронин.

Практически прекратились репрессии против священнослужителей Московской Патриархии. Последние аресты их состоялись в Ленинграде в конце августа 1941 г. В то время город «очищался от неблагонадежных элементов», заподозренных в шпионаже. В подавляющем большинстве случаев пострадали совершенно невинные люди, например, был посажен в тюрьму знаменитый писатель Даниил Хармс. Возникло даже коллективное церковное «дело». 28 августа «взяли под стражу» священника Никольского Большеохтинского храма Николая Ильяшенко и нескольких служащих этой церкви. Но осудить их не удалось. 4 сентября 1941 г. о. Николая эвакуировали в тюрьму г. Новосибирска, а 7 июля 1942 г. дело прекратили за недоказанностью обвинения и священника освободили.

Репрессии против духовенства и мирян в блокадном Ленинграде полностью не прекратились, но теперь они касались только «антисоветских» подпольных течений Русской Православной Церкви. С осени 1943 г. представителей ленинградского духовенства стали привлекать к участию в общегородской общественной работе. Так протоиереи Н. Ломакин и П. Тарасов участвовали в деятельности городской и областной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков. Митр. Алексий вел переговоры о подготовке и издании книги о патриотической работе в Ленинградской епархии в годы войны (в конечном счете, книга не вышла). А 11 октября 1943 г. впервые за все годы советской власти 12 ленинградским священнослужителям были вручены правительственные награды — медали «За оборону Ле­нинграда». Позднее этой медалью наградили еще несколько клириков. Происходили и другие перемены. 14 декабря 1943 г. Ленинградскому митрополиту разрешили иметь технический аппарат, и 15 апреля 1944 г. в здании Никольского собора открылась епархиальная канцелярия.

Проявления патриотической деятельности Русской Православной Церкви были очень многообразны. Сотни священнослужителей, включая тех, кому удалось вернуться к 1941 г. на свободу, отбыв срок в лагерях, тюрьмах и ссылках, были призваны в ряды действующей армии. Многие иереи к началу войны остались без прихода, без паствы и призывались на общих основаниях. Десятки из них защищали город святого Петра или служили потом в Ленинградской епархии. Так, будущий митрополит Калининский и Кашинский Алексий (Коноплев) до войны был священником, после призыва в армию в октябре 1941 г. воевал пулеметчиком на Ленинградском фронте; когда в 1943 г. он вернулся к священнослужению, на груди его блестела медаль «За боевые заслуги». Наместник Псково-Печерского монастыря 1950-х – 1970-х гг. архимандрит Алипий (Воронов) воевал все четыре года, был несколько раз ранен и награжден орденами. Орденом Славы третьей степени был награжден пулеметчик, будущий протоиерей Стефан Козлов. В последние годы своего служения он был клириком петербургского храма св. кн. Александра Невского. Личное мужество в боях за Родину проявил священник Тихвинской церкви с. Романшино Лужского района Георгий Степанов, награжденный медалью «За отвагу». Будущий архиепископ Пермский Никон (Фомичев) в период блокады служил начальником военно-восстановительного поезда Октябрьской железной дороги, имел награды. Сразу же после окончания войны – 17 июня 1945 г. он был рукоположен в Ленинграде во диакона, а 12 мая 1946 г. – во иерея.

Когда в 1985 г. к 40-летию победы в Ленинградской епархии составили список своих здравствующих священнослужителей – участников Великой Отечественной войны, то их оказалось 23 человека! Вот лишь некоторые примеры: викарий епархии архиепископ Мелитон (Соловьев) воевал на фронте в звании лейтенанта; настоятель Александро-Невской церкви пос. Волосово протоиерей Петр Лебедев, инвалид войны был награжден орденом Славы третьей степени; протодиакон Серафимовской церкви Ленинграда Виктор Комаров был старшиной роты в 3-й Ленинградской дивизии; диакон Лужского собора Николай Одар-Боярский защищал Ленинград в звании гвардии старшина; протоиерей Никольской Большеохтинской церкви Виктор Сашин служил младшим лейтенантом, был ранен и т.д.

К сожалению почти не сохранились воспоминания служивших на Ленинградском фронте священников. Одним из немногих исключений является рассказ московского протоиерея Бориса Пономарева (принявшего сан после войны), который был призван в армию 23 июня 1941 г. и сразу попал в Ленинград, где служил около трех лет: «Меня спрашивают, какое ваше самое сильное впечат­ление от войны? В самое тяжелое время блокады Ленинграда… недалеко от входа (на кладбище) мы увидели девочку лет тринадца­ти, склонившуюся и стоявшую на одном колене. На ней была шапка-ушанка, и вся она была немного занесена снегом, а сзади на санках был труп женщины, умершей от голода, – видимо, мать девочки, которую она не успела похоронить (и замерзла сама). Эта страшная картина по­трясла меня на всю жизнь…

В первые дни войны я видел сон – большое изображе­ние иконы Покрова Божией Матери. После этого у меня появилась уверенность в том, что нас защищает Царица Небесная… В 1942 г. в Ленинграде (после госпиталя) у меня была возможность побывать в Никольском соборе. В храме в это время читали часы и находились истощенные голодом люди… Я спросил: «Когда совершает богослужение мит­рополит Алексий?». Мне ответили, что владыка находится в алтаре… Митрополит Алексий очень милостиво благословил ме­ня и спросил: «Вы, наверное, прислуживали в храме?». Я сказал, что да, и сказал где. Владыка заметил, что хорошо помнит служившего там владыку и его мать. Я дерзнул предложить митрополиту Алексию свою порцию хлеба, а он ответил: «И вам также трудно переносить блокаду и го­лод. Если можете, передайте матушке-алтарнице». Владыка меня спросил, когда война кончится, буду ли я служить при храме. Я ответил: «Владыка, у меня при­звание с детства не оставлять храм». Я положил земной поклон перед престолом, и владыка меня благословил и дал служебную просфо­ру, очень маленькую, размером с пуговицу. После снятия блокады у меня бывали увольнительные, и в будничные дни мне доводилось читать в Никольском соборе часы… В первый день Пасхи верующие приносили освящать маленькие кусочки хлеба вместо куличей. Какое было утешение для всех ленинградцев, что в храмах осаж­денного города ежедневно совершалось богослужение».

Следует отметить, что некоторые священнослужители в период блокады писали антифашистские стихотворения. Например, протоиерей Павел Тарасов 20-22 марта 1943 г. сочинил два, хотя и неумелых, но искренних стихотворения. Одно было посвящено родной армии:

«…Пусть знает подлый враг, что нет той силы,

Что сможет полонить советский наш народ.

Что воин наш – сын Родины любимый,

С победой все идет и все пойдет вперед.»

Другое стихотворение назвалось «Гитлеру»:

«…Над миром ты всюду несчастье,

И голод, и слезы несешь.

Но близок уж день тот, когда ты

Своей головы не снесешь…»

Знаменитая блокадная поэтесса Ольга Берггольц, по свидетельству ее сестры Марии Федоровны, была верующей, как и другая прославленная ленинградская поэтесса Анна Ахматова (эвакуированная в Среднюю Азию в конце 1941 г.). Символично, что Церковь участвовала, хотя и косвенно, в открытии «Дороги Жизни». Многовековые записи наблюдений за Ладожским образом валаамских монахов позволили гидрографу Е. Чурову сделать прогноз поведения Ладожского льда.

Торжественно и празднично отмечалось ленинградским духовенством и верующими полное освобождение города от вражеской блокады. Во всех храмах по благословению митрополита 27 января 1944 г. были совершены благодарственные молебствия. В конце 1943 г. — начале 1944 г. в истории Ленинградской епархии произошло еще одно важнейшее событие — присоединение к Московской Патриархии всех обновленческих и иосифлянского храмов города.

Религиозный подъем в епархии на заключительном этапе войны наглядно подтверждают статистические данные по Ленинграду. Например, если в кафедральном Никольском соборе в первой половине 1944 г. было совершено около 86 тысяч требоотправлений и церковных обрядов, то в первом полугодии 1945 г. — 110 тысяч. Количество отпеваний покойников составляло в I квартале 1944 г. 42,8% всех захоронений на кладбищах Ленинграда, во II квартале — 48,2%. Подъем проявился и в том, что с освобождением Ленинграда от блокады патриотическое движение верующих в епархии еще более усилилось. Общая сумма патриотических взносов духовенства и верующих Ленинградской епархии за июль 1941 — июнь 1945 гг. составила 17423,1 тыс. рублей, в том числе 16274,5 тыс. собрали жители «города на Неве».

2 февраля 1945 г. на Поместном Соборе митр. Алексий был избран Патриархом Московским и всея Руси. Вскоре после интронизации он приехал в Ленинград. Свое слово за богослужением в Никольском соборе 1 апреля Владыка посвятил блокаде: «Вспоминается мне, как под грохот орудий, под страхом смерти вы спешили придти в этот святой храм, чтобы излить перед Господом свои скорбные чувства… Вспоминаю я, как мы совершали богослужения под грохот разрывов, при звоне падающих стекол, и не знали, что с нами будет через несколько минут… И хочется мне сказать: Град возлюбленный! Много горького пришлось пережить тебе, но теперь ты, как Лазарь, восстаешь из гроба и залечиваешь свои раны, а скоро и предстанешь в прежней красоте… Я призываю благословение Божие на град сей, на братий сопастырей моих, о которых сохраняю самые теплые воспоминания. Они разделяли со мной все труды, испытывали много скорбей, еще больше, чем я, и теперь несут тяжелый подвиг… И будем молиться, чтобы Господь простер благословение свое над Русской Церковью и над дорогой Родиной нашей».

Используя открывшиеся возможности, в 1945 г. Ленинградские епархиальные власти в целом успешно развивали свою деятельность. Важнейшим достижением было возобновление после длительного перерыва духовного образования. 22 ноября состоялось открытие Богословско-пастырских курсов. А через год — 1 сентября 1946 г. «в городе на Неве» под своим традиционным названием «Академия» возобновила работу высшая богословская школа. Характерно, что из принятых на I курс учащихся около половины составляли недавние участники войны — офицеры и солдаты.

Таким образом, обращение к Церкви в блокадном Ленинграде носило массовый характер, более значительный, чем в большинстве с других районов страны. Религиозный фактор сыграл очень существенную роль в обороне города. Действовавшие весь период блокады храмы активно способствовали мобилизации материальных средств и духовных сил ленинградцев. Это не могли не учитывать городские власти, их церковная политика начала меняться еще до кардинального изменения общегосударственного курса. Православная Церковь начала бурно возрождаться в годину тяжелых испытаний для русского народа. Она была вместе с ним, в том числе и в, порой, нечеловеческих условиях блокадного Ленинграда, заслуженно укрепив свой авторитет и расширив влияние.

Михаил Шкаровский

Источник: spbda.ru