«… и жизнь жительствует»
(свт. Иоанн Златоуст)
Христос Спаситель; Подражание Христу; Жизнь во Христе… Все эти богословские величины, которые чаще всего рассматриваются в связи с жизнью конкретных святых людей, наверное, являются для многих церковных обывателей (да простят меня богословы современности за применение этого слова) стремлением к постижению духовной жизни в лучшем случае или историко-эпистолярным наследием в не самом худшем. А ведь однажды эти слова были произнесены, записаны и растолкованы для того, чтобы сделать нас революционерами духа, преображенцами сознания, пассионариями социума. Церковное «мещанство» не благословлялось ни одним из церковных писателей. Постарайтесь найти хоть одну цитату авторитетного богослова, и тем более святого отца, манифестирующего обывательскую довольную жизнь в церковном сообществе как идеал и цель всех мечтаний человека! Не найдем. Одна только мысль о такой перспективе успокоения в жизни является для богословского сознания добровольно себе подписанным смертным приговором и самостоятельным совершением казни над собой согласно этому приговору, что можно приравнять и к самоубийству. Но, думаю, такая грустная перспектива нас не вдохновляет, и мы готовы не успокаиваться, идти, бежать, кричать Богу о помощи…- но только не останавливаться и не удовлетворятся нашей приземленностью. Вот в таком направлении идет ход мыслей молодого человека, гуляющего по центральным улицам и набережным Петербурга, желая понять смысл этого города.
Итак, почему возник Санкт-Петербург, а вернее, как мы любим подчеркивать этот вопрос в духовной жизни, ДЛЯ ЧЕГО он появился на свет? Минуя пространные рассуждения, сразу к ответу – Петербург призван раскрыть человеку суть богословского отношения к жизни. Этот город словно говорит каждому попавшему в зону его влияния человеку: без богословия ты не можешь войти сюда, понять меня, найти свое место здесь. Город словно уменьшенная карта мира, на просторах которого происходит самое невероятное событие во всей вселенной – жизнь человека. И если мы не можем наполнить эту жизнь настоящим БОГОСЛОВИЕМ, нам не зачем приходить сюда. В Петербург или в этот мир – спросите Вы? Вообще приходить – отвечу Вам! Ведь мы уже заметили вначале повествования, что статичность нам не должна быть свойственна, иначе наступит небытие, поэтому если мы все же идем, то обязательно достигнем ГОРОДА, в котором нам покажется БОГ.
По замыслу отца-основателя Санкт-Петербург явил собой идею земного выражения Града Небесного, райского (причем в правильном понимании этого слова) уголка на земле, третьего (да простят нас петербуржцев москвичи) Рима и нового (как не заносчиво это звучит) Иерусалима. Ведь Петр Алексеевич, а русский царь наверняка хотел подражать здесь камню веры – тезоименитому апостолу, в идею города вместил богословие человеческой души, словно открывая новую страницу в духовной жизни христианских народов – именуемую богословием жизни. Это потом мы узнаем из писем и бесед подвижников благочестия православного мира о тихой радости, пасхальном счастье, оптимистичном жизненном настрое, всеобъемлющей любви к людям в подражании Богу и о неповторимом божественном даре жизни. Но прежде русскому народу было необходимо построить новый город, одну из мировых столиц и вложить в это дело всю свою веру, надежду и любовь. Ведь чаще человек наших дней, веря в определенную цель, надеется достичь ее, но при малейшей трудности перестает надеяться на достижение и даже переориентирует цель своей веры. Отчего так происходит? А про третью составляющую мы забыли! Без любви мы не поймем себя, без любви мы не услышим Бога, без любви мы не увидим смысла в Петербурге – потому что не услышим его «мелодию любви». Эта мелодия пронизывает все, что сказано об этом городе. НАМ открыто богословие любви, дающее объяснение всему, что великие авторы открыли нам в Петербурге: Пушкин, Гоголь, Достоевский, Анциферов, Уваров; Чайковский, Шостакович; а еще если вспомнить художников и архитекторов… Все величины нашей городской истории писали книгу Санкт-Петербурга языком любви.
Трудно постичь богословие этого города, не полюбив его. Любовь как ключ понимания, как раскрытие себя для торжественной прогулки по улицам души, как желание быть принятым в богословское жительствование Божьего Града. «Есть ли Бог в Петербурге» – десять лет назад задавался вопросом один из центров социологических исследований (http://www.levada.ru/23-08-2002/est-li-bog-v-sankt-peterburge). ОТКРЫВАЕТ ли данный опрос по репрезентативной выборке видение Божественного отблеска в сердцах петербуржцев? Только проценты, столбцы и диаграммы… Сухая цифра не видит движения журчащей души! Исследование последних лет даже петербургского духа не отличает в людях – мы петербуржцы по прописке – а ведь наши мастера культуры петербургский стиль прежде всего отличали по жизненному устремлению человека. Если есть в тебе жажда Божественного познания, если готов воплощать ты в душей своей и в камне гранитном заповеданные Христом истины, если дышишь ты воздухом богоискательства, не боясь рисковать своим inside’ом, тогда ты приблизился к становлению на Крестный ход по улицам Духовной столицы, провозглашая всепобеждающую любовь Христа. Мы не боимся нести Крест в своих руках, в своих сердцах, освещая им наш путь, ибо вся история этого города – история крестоношения. А разве другие города не несли своего креста в истории? Да, но… в петербургской эстетике выражена досконально этическая перспектива нашей жизни. Петербург – идеальная модель этики в эстетике, души в камне, духа в любви, бытия в общении, жизни в Боге. Ведь богословие этого города выразилось не только в философских трактатах, но и в творческих исканиях русских поэтов, писателей, художников, музыкантов.
Интересно, что сами петербуржцы осознавали всегда необъяснимую порой и даже таинственную несвободу от этого города, а вернее от его культурной среды, от его настроения.
«За то, что, город свой любя,
А не крылатую свободу,
Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду»
(Анна Ахматова. Петроград, 1919).
Вот здесь «для СЕБЯ» мы и открываем тайну жизни во Христе. Желая быть свободными, мы делаем себя зависимыми от Него. Не насилуя нашу прирожденную свободу, но только одаривая нас Своей любовью, Христос вовлекает человека в возможность личного с Ним отношения – прочного, вечного, настоящего отношения. И эта «зависимость» полноценности нашей жизни от Него не кажется нам тягостной, наоборот мы счастливы быть зависимы от любви Христовой, ЧТОБЫ не блуждать по подворотням, но вырваться на просторный и ровный Невский проспект нашей жизни. Аналог таких отношений многие мыслящие петербуржцы усматривают во взаимодействии «город – гражданин» на берегах Невы. Часто Петербург делает нас зависимыми от себя, иногда это даже тяготит нас (не о погоде конечно же идет речь), но однажды побывав в городе святого Петра обязательно захочешь туда вернуться, а полюбив его никогда уже ему не изменишь. В чем такая сила и притягательность гранитных берегов и чугунных оград? Конечно не в камне (хотя и это, как мы отметили, есть символ религиозной веры). Ответ кроется в духовном замысле строительства Петербурга, который отвечал на вызовы времени последние 300 лет (а может и больше, если учесть предпосылки возникновения идеи такого идеального города). Он переживал и взлеты и падения своей истории, но всегда оставался для нас форпостом Божественного вдохновения истории – символом, соединяющим ЖИЗНЬ человека с Божественным бытием и воплощающим лучшие творческие стремления человеческого духа к обожению. Творческий потенциал Петербурга делает его городом всегда молодым, являющим миру новые переживания и возможности, уподобляющим всех своих граждан провозвестникам обновленного, преображенного, Ἀναστασί(α)’йного состояния: «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое» (Откр.21,5).
Обновляюще-преображающий характер этого города был заложен еще в самом ходе русской истории конца XVII века, о чем так по-философски мастерски языком музыки нам говорил М.Мусоргский в «Хованщине». Казалось бы совсем далекая от нерожденного еще Петербурга история «хованского заговора» прообразовала значимость и необходимость «петровского преображения» России. Помните, как во втором действии оперы (сцена в кабинете Голицына) после покушения на ее жизнь Марфа говорит Досифею о своем спасении со словами: «Слава ти, Боже!.. Петровцы подоспели…» – и здесь для нас более важен момент музыкальный на этих словах, а не только факт спасения Марфы с помощью верных гвардейцев Царя Петра (якобы идеологического оппонента старой Руси). На этих словах мы слышим музыкальные интонации из оперной увертюры «Рассвет на Москве-реке», которая для Мусоргского безусловно символизирует момент обновления и преображения. Сегодня в Мариинском театре при исполнении «Хованщины» Валерий Гергиев акцентирует этот момент безупречно. Такой музыкальный эффект словно главным лейтмотивом вошел в архитектурную и социальную ткань Северной столицы.
М.Мусоргский при всей своей смысловой нагруженности является провозвестником «анастасийного» характера Петербургского периода нашей истории. В душе города есть воскресные нотки. Еще одна увертюра «Светлый праздник» Н.Римского-Корсакова может считаться музыкально-богословским гимном развития Петербурга – там одна сплошная Пасха. И это сложно прочувствовать, обращаясь только ко внешней стороне бытия города. Услышать его душу значит понять воскресенский стимул к жизни. Тема Воскресения РАСКРЫЛАСЬ в культуре Санкт-Петербурга прикровенно, подобно той само тихой пасхальной радости, являя современному сознанию богословие воскресения, наполняющего нашу жизнь смыслом.
В этот город вложена душа его строителей, вернее их душа воплотилась в храмах, дворцах, улицах, площадях, «питерских колодцах». Человек уподобляется «Слову, ставшему плотью», воплощая свой замысел в видимом выражении культурного кода, цивилизационного вектора, этико-эстетического ориентира. Если смыл Нового Завета, по мысли современных авторов (Сорокин А., прот. Христос и Церковь в Новом Завете. С. 440), можно выразить с словах «И Слово стало плотию», то смысл современной культуры Петербурга, как ценностного воплощения Евангельского духа, можно выразить в провозглашении созидания В НАС богословия жизни, любви и воскресения. Познать смысл жизни этого города нельзя без сопереживания аскетичного принципа его красоты, когда мы от спокойно торжественного собора Петро-Павловской крепости переходим к навязчиво радующему Спасу-на-крови, также как в деле личного спасения мы от Сионской горницы через Голгофу стремимся к месту Христова погребения и воскресения. Ведь «познавший таинства Креста и Гроба познает и цель, ради которой Бог первоначально привел все в бытие» (Максим Исповедник, прп. Главы о богословии и домостроительстве воплощения Сына Божия. I, 66).
Петербург дает нам возможность постоянного пребывания в состоянии воскресения. Мы привыкли видеть символ воскресения в некоем религиозном глянце, а ведь воскресение заключено в постоянном творческом движении души, которое неуловимо вспышками фотокамер, и оно скорее в просветлении мучительного ожидания, стремящегося к невообразимому для земного ума удовлетворению в самом бытии Бога. Философия города на Неве заключена в манифестации Божественного присутствия в нем, отсюда и переход наших рассуждений от философии и искусства в область богословия и духовной культуры. Христос с каждым из нас тем ощутимее, чем больше мы понимаем богословскую перспективу культуры Петербурга – и это актуально в наше время также. Постоянно пытливый, неуспокоенный земными границами, парящий в небе дух жителя Петровского Парадиза доказывает ежедневно, что Христос здесь и сейчас творит нашу жизнь, любовь и воскресение. И невские богословы сегодня показывают наличие земного выражения Божественного присутствия в мире? – кроме богозданной природы, оно есть в наших мыслях, переживаниях, творениях и неумолимом движении в сторону счастья…
Завершая размышления о неповторимом Петербурге, словно подчеркивая суть данного обращения к современному богословию, прошу вновь обратить внимание последовательно на те слова, которые в тексте целиком написаны заглавными буквами. И пусть эта мысль вдохновит нас на высокое размышление о присутствии Христа и Жизни, жительствующей в нас.
иерей Илия Макаров
Источник: old.eoro.ru
