Политический процесс 1718 года получил в истории название «Дело царевича Алексея». Н. М. Карамзин писал: «Окончательный суд по делу о царевиче Алексее может произнести только потомство».[1]
Уже 300 лет как потомки окончательно еще не высказались по этому вопросу. Необходимо отметить, что до революции этой темой активно интересовались. Возобновились исследования по делу царевича Алексея в постсоветское время. Некоторые авторы (Полевой, Крекшин) видели в суде над царевичем выражение любви Петра Великого к своему отечеству, так как он был готов пожертвовать сыном для блага отечества. Другие (Голиков, Щербатов) считали, что царь не прав в этом деле, однако извиняли его духом того времени и неблагоприятными обстоятельствами, и все это искупалось государственными благодеяниями Петра.[2] Особый интерес вызывал факт привлечение к этим делам представителей духовенства.
Общий ход событий тех лет достаточно известен. Царевич, родившийся 18 февраля 1690 года, получил обычное тогда воспитание и обучение. А. Брикнер отмечал, что Алексей интересовался больше духовной литературой.[3] Это не совсем так. Г. Есипов сообщал, что царевич любил читать исторические книги и литературные произведения.[4]
Сначала царь Петр хотел, чтобы сын последовал примеру отца, заставлял его учиться разным наукам, звал его с собой в походы. Но царевич лучше прикидывался больным или наносил себе увечья, чтобы не ехать к отцу. Постепенно их отношения ухудшались. Петр считал, что на сына сильное влияние оказывают попы. И действительно, оппозиционно настроенные круги русского общества возлагали свои надежды на то, что с царевичем все опять возвратится к старине.[5] К тому же двух таких разных по характеру личностей некому было примирить, так как к моменту разрыва отношений между ними единственный примиритель – мать царевича и жена Петра I, находилась далеко от них обоих, в монастыре.
Петру надоело терпеть поведение Алексея. Царевич не менялся. Даже женитьба на принцессе Шарлоте Вольфенбюттельской не изменила его нравов и характера. В 1715 году царь объявил Алексею, что он или пойдет по стопам отца, или отречется от престола и уйдет в монахи. Царевич согласился на монашество, ссылаясь на свою неспособность к государственным делам, но надеясь, что потом, после смерти отца, он скинет клобук и займет престол.[6] Петр I хорошо понимал, что может произойти после его смерти при таком раскладе дел. Поэтому, протянув 10 месяцев, после многочисленных уговоров и споров в переписке с сыном, император велел царевичу приехать к нему в Копенгаген. В октябре 1716 года Алексей, по совету своих приближенных, якобы едет к отцу за границу, но сам сворачивает с пути и убегает в Австрию к цесарю. Царевича сначала скрывали в Тирольской крепости Эренберг, а затем его отправили в Неаполь в крепость Сент-Эльмо, где он прожил 5 месяцев (с мая по октябрь 1717 года).[7] Несмотря на тщательную конспирацию, Толстой и Румянцев смогли отыскать царевича и привезти в Россию.
Прежде чем говорить о Кикинском розыске, уместно отметить некоторые черты личности царевича. Мнений об этом в историографии высказано предостаточно. Одни превозносили Алексея как благочестивого и богобоязненного человека, другие ниспровергали его до пьянства и распутства. Приведу здесь некоторые сведения на этот счет.
Камердинер царевича Иван Большой-Афанасьев во время допросов 1718 года собственноручно написал: «А он царевич великое имел горячество к попам и попы к нему, и почитает их как Бога, а они его все святым почитают, и в народе он тем всегда блажим был».[8]В августе 1717 года П. Толстой побывал у герцогини Вольфенбютельской, матери покойной тогда уже кронпринцессы, жены царевича Алексея (умерла в 1715 г.). Герцогиня сказала Толстому: «Я натуру царевичеву знаю. Отец напрасно трудится и принуждает его к воинским делам, он лучше желает иметь в руках своих четки, нежели пистоли; только то мне безмерно печально, чтобы немилость Государя на внука моего не пала».[9]
Теперь приведу противоположные мнения о царевиче. Есипов сообщал, что царевич Алексей со своими друзьями часто пребывал в пьянстве.[10] В своем письме из Данцига 1 января 1718 года царевич обращался к некому Петру Михайловичу и просил его забавлять свою любовницу Евфросинью, которая ехала в Россию и остановилась для своих родов в Берлине. Но при этом Алексей называет его скверными словами,[11] которые по известным соображениям не цитируются здесь.
Имперский вице-канцлер граф Шенборн писал о своем разговоре с царевичем Алексеем, в котором тот говорил вице-канцлеру, что заключиться в монастырь для него означает потерять тело и душу.[12] Не слишком ли странные слова в устах православного богобоязненного человека? Относительно пьянства и крепких слов – сам царь отличался этим же. Но обвинения царевичу на суде не были беспочвенными. Алексей, по некоторым свидетельствам, признавался своему духовнику, что желает смерти своему отцу. На это духовник успокаивал его, говоря, что они все этого желают.
3 февраля 1718 года Петр I манифестом лишает царевича престола. Но перед этим (тоже 3 февраля в понедельник) в аудиенц-залу Кремлевского дворца привели царевича, как арестанта, без шпаги в присутствии высших духовных и светских чинов, где Петр велел Алексею отречься от престола и назвать своих сообщников. В этот же день царевич в Соборной церкви перед Евангелием отрекся от престола;[13] затем начался знаменитый Кикинский розыск, названный так по имени Александра Кикина, приближенного к Алексею. Начались аресты, допросы, жестокие пытки, очные ставки. По делу царевича было привлечено 157 человек.[14] Алексей признал свою вину и назвал сообщников: Александр Кикин, Никифор Вяземский, князь Василий Владимирович Долгорукий, Сибирский царевич Василий, Семен Нарышкин и многие другие.[15]
Затем к делу было привлечено окружение царицы Евдокии – это уже начало Суздальского розыска, о котором скажем позже. Суд над царевичем Алексеем Петровичем состоял из 127 человек. Царь велел летом 1718 года высшим светским и духовным чинам вынести царевичу приговор. Духовные лица отговорились от этого, однако дали царю «на размышление» несколько выписок из Ветхого и Нового Заветов,[16] а светские чины осудили Алексея на смертную казнь. Но через два дня (26 июня 1718г.) царевич умер в двадцативосьмилетнем возрасте. О его смерти ходили разные слухи: умер от апоплексического удара, отрублена голова, умер от растворения жил, задушен подушкой и т. п.[17]
Нас же интересует участие в этом деле в качестве обвиняемого Ростовского епископа Досифея Глебова. Позволим себе, согласно историографической традиции, говорить об иерархе в контексте розыска по делу царевича Алексея, тем более что этот архиерей имел контакты с самим царевичем. Такое положение еще оправдано и тем, что, как пишет С. В. Ефимов, фигура Досифея была нужна царю для подкрепления его версии о связи Алексея с «бородачами».[18] Но если подходить к вопросу формально, то Досифея обвиняли больше по делу царицы Евдокии.
Игуменом Досифей стал в 1701 году. Происходил он из дворовых людей Лопухиных, т. е. рода царицы Евдокии Федоровны.[19] Отсюда понятно его расположение к Евдокии Федоровне – инокине Елене. В бытность игуменом Сновицкого монастыря Досифей считался богоугодным человеком и предсказателем. Говорили, что ему бывают видения и гласы от образов.[20] Когда он стал в 1709 году архимандритом Спаса-Евфимиева монастыря в Суздале, к нему писал находившийся под следствием светлейший князь А. Д. Меншиков. Князь просил помолиться, и спросил, будет ли он освобожден от несчастья и царского гнева. Досифей отвечал, что он освободиться Богом. Когда пророчество оправдалось, и князь Меншиков был прощен, то княгиня Меншикова прислала Досифею 100 червонцев и 100 рублей деньгами, чтобы раздать нищим и в богадельни.[21] В 1714 году Досифей, тогда уже епископ, освятил придел в Меншиковой башне.[22] Этот архиерей являлся родственником Якова Игнатьева – духовника царевича Алексея (осужден и приговорен к смертной казни в 1718 году). Едва ли не по рекомендации этого духовника[23] и по ходатайству князя Меншикова[24] Досифей был хиротонисан в епископа на Ростовскую кафедру. Епископ был близок к царице Евдокии – инокине Елене, когда она находилась в Покровском Девичьем монастыре в Суздале. В 1718 году он обвинялся параллельно и по Кикинскому и по Суздальскому розыскам, так как имел сношения и с царевичем, и с царицей. Главная вина епископа заключалась в крамольных речах с царицей. Досифей пророчествовал ей и сказал, якобы ему было видение, что она [царица] снова вернется на трон и будет правительницей либо с царем Петром, либо одна. Будет это через год. Но год прошел, а пророчество не исполнялось. Тогда Досифей сказал, что этого не происходит за грехи отца Евдокии. Царица-инокиня стала много о том молиться, но предсказание так и не осуществилось. Епископ же успокаивал Евдокию, говоря, что в очередном видении ему был явлен ее отец Федор Лопухин, уже выходящий по пояс из адского пекла, потом, в другом видении, выходящим по колени и т. д. Еще Досифея обвиняли в том, что он желал смерти царю и воцарения царевича, но сам епископ признал это за собой после двух жесточайших пыток,[25] поэтому в справедливости таких обвинений можно усомниться. Однако первая часть его пророчества действительно сбылась – Евдокия вновь стала царицей, хотя уже не правительницей, при своем внуке Петре II.
Если с царицей епископ Досифей имел переписку и личные встречи, то его контакты с царевичем были слишком незначительными. Тем не менее, епископ был арестован. Началось грандиозное следствие. Допрашивали очевидцев из Покровского монастыря (старицу Каптелину, Михаила Босого) и из окружения царицы, проводили очные ставки, после которых выяснилось, что Досифей выдумал видения и гласы святых ему от икон.[26] В архиве сохранился список с письменного показания Досифея. Он говорил о видениях, чтобы утешить Евдокию, так как боялся, что она может отпасть от Бога. В то время царица-инокиня много молилась и сетовала, что Бог ее не слышит. Досифей узнал о постриге Евдокии от иеромонаха Иллариона в Спасо-Ефимиевом монастыре, когда был там архимандритом (этот иеромонах и постригал царицу). Епископ свидетельствовал, что Степан Глебов был у Евдокии, они оба ужинали в келье Досифея. Когда Петр I женился на Екатерине, то Глебов упрекал архиереев в лице Досифея за то, что они молчат, а Досифей отвечал, что это не его дело. Архиерей возил письма от Евдокии к царевне Марии Алексеевне и к Аврааму Лопухину. Еще Досифей поведал о дружбе Степана Глебова с Симоновским архимандритом Петром, но сам он (Досифей) не имел с ними никаких тайных речей. Когда он был еще архимандритом, то Афанасий Сурмин говорил ему, чтобы он вразумлял Евдокию не пускать к себе Глебова, но царица-инокиня не слушала этих замечаний. Этот допрос датирован 18 февраля 1718 года.[27]
В заключение следствия Петр Толстой сделал выписку о преступлениях епископа Досифея. На этой выписке было поставлено решение «собора» архиереев от 27 февраля 1718 года: «Сию выписку слушали соборно преосвященные архиереи Российские и Греческие и по своему рассуждению судили повинна быти Ростовского епископа Досифея и достойна извержения от архиерейского сана».[28] Устрялов сообщил, что подписали это заключение 6 архиереев, но согласно подписям в архивном деле их было 9 человек.[29] Таким образом, осуждение Досифею вынесли только 9 иерархов всей Русской Церкви, мнения остальных не спрашивали. С того момента во всех актах епископ Досифей упоминался как расстрига Демид. Во всеуслышание на соборном заседании архиереев Досифей сказал: «Только я один в сем деле попался. Посмотрите, и у всех что на сердцах? Извольте пустить уши в народ, что в народе говорят; а на имя не скажу».[30] После пыток и допросов расстрига Демид был казнен 17 марта на Красной площади «для показания всем, чтоб другие впредь, смотря на такую казнь, так никто на святых не лгали и на Государево здоровье не злодействовали и лживо не пророчествовали».[31]
В своих последних словах Досифей оказался прав – действительно, не только он один был против царя и желал его смещения. Долго еще после казни Досифея ходили разговоры о нем и о недовольстве действиями царя. В фонде Преображенского Приказа сохранилось следственное дело, происходившее три года спустя после описываемых событий.
17 октября 1721 года в Преображенский приказ из Нижнего Новгорода были присланы колодники расстрига Яков Иванов и иеромонах Феодорит, а с ними послана отписка обер-ландрихтера Михайлова. В отписке сказано, что 4 сентября того года расстрига Яков был прислан от Нижегородского епископа к розыску в воровстве. Он винился в убийстве, и приговорен к смертной казни. После исповеди и Причастия расстрига прислал ландрихтеру духовника с просьбой прийти к нему в камеру для некоей нужды. Когда те пришли, расстрига поведал им, что на исповеди духовник говорил ему о епископе Досифее, а также непристойности о царе и других персонах. После этого ландрихтер решил отослать их в Преображенский приказ.[32]На допросах и в очных ставках расстрига Яков говорил, что после исповеди Феодорит говорил ему, рассуждая о том, как был он [расстрига Яков] в чести монах и учинил в пьянстве убийство, того не надо было делать. На что Яков ответил, что ему Бог велел так умереть, а вот бывший Ростовский епископ Досифей и не пил, но погрешил и казнен был. Феодорит ответил: «Ты что к нему епископу равняешься, он казнен безвинно за то, что приезжал в Суздаль с царевичем на совет к царице обличать царя, что он неистинный царь, только его и вины».[33] Яков спросил, от кого тот это слышал. Феодорит ответил, что был после казни Досифея той зимой Великим постом в Нижнем Новгороде у архиерея Сильвестра. Один архимандрит спросил Сильвестра о вине Досифея. Тот отвечал, что вина его невеликая, приезжал в Суздаль с царевичем к царице на совет, хотели обличать царя в его неистинности, потому что захотелось тому Ростовскому архиерею патриаршество; да молод он еще, продолжал Нижегородский владыка, дано ему теперь патриаршество на коле. Сильвестр добавил, что он сам дольше его [Досифея] живет и больше знает, и, когда был Юрьевским архимандритом в Новгороде, знал, что Петр неистинный царь, но не его дело обличать, пусть другие делают, как о том хотят.[34] Таким словам архиерея воспротивился его иеродиакон Феогност, который хотел донести на Сильвестра, за что и был Нижегородским владыкой собственноручно бит и с увечьями отослан в Зеленогорскую пустынь, где вскоре и умер.[35]
История мало похожая на правду, однако слишком хорошо и гладко изложена расстригой. В ходе розыска выяснилось, что Яков оболгал своего духовника. Дело в том, что раньше он покаялся ему в своей краже из храма, а духовник донес об этом Нижегородскому епископу Питириму. Архиерей в свою очередь донес ландрихтеру, после чего Якова взяли под стражу.[36] К сожалению, архивное дело обрывается на половине, и неизвестно, чем оно закончилось, и кого признали виновным. Но возникает много вопросов. Во-первых, расстрига Яков Иванов после трех пыток и огня говорил то же, что и первоначально в допросе, и только после четвертой пытки повинился. Даже если предположить, что он был настолько стойким и долго не сознавался, желая избежать законной казни, все же трудно было сходу придумать такую подробнейшую и похожую на правду версию. Признав свою вину и сознавшись во лжи, Яков сказал, что слышал о митрополите Сильвестре и иеродиаконе Феогносте от монахов, будучи в монастырях.[37] В этом деле, вероятно, смешаны и перепутаны высказывания разных людей. Трудно поверить в то, что митрополит Сильвестр мог считать Петра Великого неистинным царем. Наоборот, он был с ним в хороших отношениях, имел с ним переписку. Если же Сильвестр и держал обиду на Петра, то только после 1723 года, когда был указом царя, по наветам Феодосия Яновского, лишен митрополичьего сана и переведен епископом на другую кафедру.[38] Хотя известно, что Сильвестр несочувственно относился к некоторым мероприятиям правительства, не любил Феодосия Яновского и Феофана Прокоповича.[39] Вопрос о личной неприязни Сильвестра к Петру остается открытым. Падение архиерея началось при Анне Иоанновне, когда он был осужден и лишен архиерейского сана за сочувствие сосланному Игнатию Смоле, о котором речь пойдет в дальнейшем.[40] Для нас приведенное выше дело и история с митрополитом Сильвестром важны тем, что дают представление о настроениях в церковных кругах. Еще очень свежи были воспоминания об участи епископа Досифея. Именно к этому 1721 году относится продолжение Суздальского розыска, связанного теперь с именем митрополита Игнатия Смолы, имевшего, как и Досифей, личное общение с царицей Евдокией.
Дело царевича Алексея по отношению к архиереям не ограничилось осуждением одного Досифея. Еще один иерарх косвенно пострадал в ходе Кикинского розыска. Все началось, когда на допросе 16 мая 1718 года царевич сказал: «… то б там [на Украине] князь Дмитрий и архимандрит Печерский, который мне и ему отец духовный и друг. А в Печерского архимандрита и монастырь верит вся Украина, как в Бога. Также и архиерей Киевский мне знаем: то б все ко мне прислали».[41] К делу привлекли Киевского митрополита Иоасафа Кроковского и Киево-Печерского архимандрита Иоанникия Сенютовича. Митрополит Иоасаф в свое время был ректором Киевской Духовной Академии, известный богослов, автор трудов по догматическому богословию.[42] В 1707 году он собором киевского духовенства избран в митрополиты, и посвящен в Москве Стефаном Яворским в 1708 году. Иоасаф по приказу Петра I торжественно анафематствовал Мазепу 6 ноября 1708 года.[43] Архиерей имел переписку со многими лицами, причем в письмах к нему обращались не иначе как «ясне в Боге Господине, милостиве отче, архиепископе митрополите Киевский, Галицкий и всея России [без слова «Малыя» – автор.], мне в Духе Святом милостивый отче, пане, пастырю и милостивый добродетелю…»[44]. Писала к митрополиту царевна Наталья Алексеевна и благодарила за то, что он присылал к ней певчих, в благодарность она послала ему ткань на рясу.[45] Архимандрит Иоанникий тоже был довольно известным и уважаемым лицом в Русской Церкви. С ним имели переписку Стефан Яворский[46] и Феофан Прокопович,[47] причем писали они на латыни. Большая переписка была у архимандрита с царевичем Алексеем. Сохранились несколько писем царевича к Иоанникию, где Алексей благодарит «отца духовного» за присылку ему Креста со святыми мощами и икон,[48] за книги, которые он просил.[49] 25 февраля 1715 года царевич посылал ему поздравления с наречением в архимандрита Киево-Печерской Лавры.[50]
В ходе Кикинского розыска выяснилось, что царевич писал Киевскому митрополиту о том, как он уехал от принуждения постричься в монахи, и просил, чтобы Иоасаф принял его, когда он будет возвращаться в Россию. После этого было велено капитану Богдану Скорнякову-Писареву привезти в Санкт-Петербург митрополита Иоасафа Кроковского и Печерского архимандрита Иоанникия Сенютовича.[51] Семидесятилетний архиерей тогда был тяжело болен и с опухолью в ногах даже не выходил в церковь. Но Скорняков-Писарев не сжалился над ним и повез болящего митрополита[52] и его наместника, архимандрита Печерского, в столицу. Болезнь Иоасафа в пути настолько обострилась, что пришлось остановиться и вызвать врачей для освидетельствования физической невозможности митрополита продолжать путь. «Посланец» из Тайной Канцелярии не забыл захватить с собой также и все бумаги митрополита.[53] По другой версии Иоасафа Кроковского вывезли в 1718 году в Петербург по подозрению в сочувствии Мазепе и в тайном противодействии отбиранию церковной недвижимости.[54] Архиерей не доехал до столицы. От тяжелой дороги его болезнь ухудшилась. Известный иерарх и богослов умер 1 июля 1718 года в Твери.[55] Несколько дней спустя, Петр I велел отправить митрополита обратно в Киев, так как, по сообщению Сконякова-Писарева, в его бумагах ничего крамольного не нашлось, и вины за ним не оказалось. Но было уже слишком поздно. В Киев вернулся архимандрит Иоанникий со свитой митрополита, но без своего архипастыря.[56] На мой взгляд, о митрополите Иоасафе следует говорить, как о пострадавшем по делу царевича, потому что больного архиерея повезли в столицу, прекрасно понимая, что он может не выдержать тяжести пути. Что и произошло в конечном итоге. Все оказалось напрасно, так как иерарха не в чем было обвинить, он был чист перед царем.
По некоторым сведениям в деле царевича Алексея был замешан еще Астраханский архиерей Иоаким,[57] но точных данных об этом нет. Этот иерарх был наказан царем «за некоторые Его Величеству известные причины» в 1723 году переводом из правящих в викарные архиереи. Но так и неизвестно, почему Иоаким впал в немилость Петра I.
Дело царевича Алексея закончилось жестокими казнями и вынесением различных суровых приговоров. Все внимание Тайной Канцелярии было обращено к Суздальскому розыску. Отмечу здесь, что Канцелярия Тайных Розыскных дел была учреждена в феврале 1718 года специально для расследования по делу царицы Евдокии и царевича Алексея. Присутствующими в ней являлись Петр Андреевич Толстой, Андрей Иванович Ушаков, Иван Иванович Бутурлин, Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев. Деньги Канцелярия получала от продажи конфискованных у осужденных лиц пожитков. Первые деньги получены из имения А. В.Кикина, князя В. В.Долгорукова и других. После Суздальского и Кикинского розысков в августе 1718 года Канцелярия переехала из Москвы в Петербург.[58] Но она носила временный характер. Преображенский приказ все еще существовал. Потом дела из Тайной Канцелярии переданы в Преображенский приказ в 1722 году, а сама Канцелярия ликвидирована.[59]
Позволим себе сделать предположение. Если бы Новгородский митрополит Иов в 1718 году был еще жив, возможно, его тоже привлекли по делу царевича Алексея. Обычно этот архиерей был вне подозрений, по делу царевича его имя осталось в тени. У современников и у потомков всегда было очень хорошее мнение об иерархе. Обычно вспоминается учреждение им в Новгороде греко-латино-славянского училища, его деятельность на ниве образования (открыл в епархии 14 школ), постройку больницы и дома для воспитания незаконнорожденных детей. Он активно боролся с расколом. В 1704 году владыка освятил церковь Петра и Павла в Петербурге.[60] Однако то, что митрополит Иов «пользовался неизменным расположением Петра Великого»,[61] не мешало ему иметь довольно серьезное общение с его неприятелями.[62] Митрополит переписывался с царевичем Алексеем. Архиерей благословлял его, поздравлял с законным браком,[63] писал ему толкование молитв и объяснение церковного богослужения. Рассказывал ему политические новости,[64] ходатайствовал перед ним за других людей.[65] Интересно то, что митрополит Иов писал и А. В. Кикину, причем его обращение к нему было, как к довольно близкому человеку. Митрополит даже благословил его женитьбу.[66] Иерарх просил Кикина ходатайства перед высокими особами.[67] Иов писал так же Аврааму Федоровичу Лопухину, Федору Петровичу Дубровскому, княгине Анастасии Петровне Голицыной,[68] проходившим по Кикинскому и Суздальскому розыскам, и духовнику царевича в Петербурге – протопресвитеру Георгию.[69] Митрополит никогда не выражал своего негативного отношения к Петру I и его политике, но, вероятно, он также был близок к кругу людей, недовольных мероприятиями царя. Вполне возможно, он был бы привлечен так же, как привлекли к делу царевича Киевского митрополита Иоасафа за то, что он имел близкую переписку с Алексеем. Но Иов не дожил до этих событий. Он умер в 1716 году.
Непосредственно Суздальский розыск проходил в два этапа: в 1718 году и в 1720-1721 годах. Его можно также разделить по месту проведения самого следствия (территориально): Суздальско-Владимирский (о нем написал Ф. А. Витберг в 1909г.),[70] Суздальско-Ярославский (о нем в 1995г. вышла статья С. В. Ефимова)[71] и сам Суздальский розыск (по материалам Государственного архива и архива Синода)[72]. Эти разделения условны, они предложены здесь в целях систематичного повествования.
Следует несколько слов сказать о судьбе Евдокии Федоровны. Родившаяся в 1669 году, она была из незнатного, но старинного боярского рода Лопухиных. Свою юность Евдокия провела в вотчине своего отца Иллариона Абрамовича. В 1689 году она стала супругой Петра Алексеевича. Венчались они не в Благовещенском соборе Московского Кремля, где обычно происходило венчание царских особ, а в придворной церкви святых Апостолов Петра и Павла. Их венчал духовник Петра протопоп Меркурий. Отец Евдокии, по традиции, сменил имя и стал Федором, как сделал это отец супруги Иоанна Алексеевича, брата Петра I. Так Евдокия Илларионовна Лопухина стала царицей Евдокией Федоровной,[73] которая через 2 года родила царю наследника – царевича Алексея Петровича. Постепенно Петр, увлекаясь флотом и некоторыми развлечениями в немецкой слободе, охладел к жене. Когда же он познакомился в Кукуе с Лефортом, который свел его с Анной Монс, тогда уже четко наметился разрыв царя с царицей. После Великого Посольства, по повелению Петра, 23 сентября 1698 года Евдокию увезли в Суздальский Покровский монастырь, где постригли в монахини против ее воли. Постриг видели только четыре самых доверенных человека: окольничий Семен Языков, который и привез в 1699 году указ о постриге к архимандриту Варлааму в Спасо-Ефимиев монастырь, иеромонах Илларион, который совершил постриг, игуменья Марфа и старица-клирошанка Каптелина – все они, кроме священнослужителя, стояли за занавеской в келье, и поэтому самого пострига не видели.[74] М. Семевский писал о том, что царица Евдокия (тогда уже инокиня Елена) жила бедно в монастыре, ссылаясь на то, что она просила в письмах своего брата Авраама Федоровича прислать ей рыбы и вина, ибо сама она не пьет, но чтоб людей угощать.[75] Однако Г. Есипов отмечал совсем иное. Он, исходя из архивных материалов, сообщал, что Евдокия после досифеевского пророчества скинула монашеское платье, так как была уверена в тайне своего пострига, и ходила в мирском одеянии. Ей построили в монастыре новые большие кельи, из которых был выход в Благовещенскую церковь, где царица-инокиня молилась на специально огороженном месте. Около ее келий ежедневно стояли по 6 человек дневальных. В Пост для Евдокии варили рыбу, а в скоромные дни – мясо. Но царица мало его ела, так как была от этого больна. В расходных книгах мясо записывали рыбой.[76] Часто, особенно в праздничные дни, Евдокию Федоровну посещали архиерей и воевода. Их она принимала в своей келье, а приходивших к ней бурмистров угощала на дворе вином, о котором, вероятно, и просила своего брата. Все посетители кланялись трижды в сторону окон ее кельи. Царице-инокине приносили в подарок рыбу (о мясе, вероятно, не знали), а также калачи, мед и яблоки.[77] Когда епископ Досифей сказал Евдокии, что она не возвращена к Петру за грехи ее отца, то царица обратилась к богомолью по монастырям и храмам Владимиро-Суздальской земли.
Сделаем некоторое отступление и выскажемся по поводу таинственного видения епископу Досифею и его чудесного пророчества. Вообще вопрос о чудесах и пророчествах в истории достаточно сложен. В советское атеистическое время об этом не могло быть и речи, все объявлялось выдумкой и ложью. Для верующего человека этот вопрос так просто не решается. Однако теме о ложных чудесах и видениях уделяли внимание и дореволюционные историки. Например, М. Семевский приводил сведения других авторов о том, сколько во времена Петра I было ложных чудес, с которыми царь активно боролся.[78] Но тот же историк свидетельствует, что о царице Евдокии было написано житие,[79] а в кельи игуменьи Покровского монастыря висел образ великой княгини Соломонии Юрьевны Сабуровой, жены Василия III, которая почиталась святой, и ее мощи лежат в том монастыре под спудом.[80] Епископ Досифей тоже почитался праведным, в его пророчества верили. В этих сведениях для нас скорее повод к размышлениям, а не к утверждению о правдивости или ложности видений Досифея. Тем не менее, на суде все видения и пророчества архиерея были объявлены ложными. Это подтвердил и сам Досифей, правда, после нескольких жестоких пыток.
Теперь вернемся к паломничеству царицы-инокини. Все поездки царицы Евдокии происходили при многочисленном сопровождении ее слуг и приближенных. Но обо всех ее выездах и вольностях в монастыре узнали не в 1718 году, а только при розыске 1720 года, несмотря на то, что это был век доносов, и в Покровском монастыре было 200 монахинь и 1000 богомольцев. Объяснить это можно тем, что все рассчитывали видеть Евдокию снова на троне, поэтому не портили с ней отношений, чтобы не попасть потом к ней в немилость. К тому же само окружение царицы было настроено против Петра.[81]
Во время следствия по делу царевича Алексея была обнаружена связь некоторых лиц с Евдокией. По повелению царя лейб-гвардии Преображенского полка «от бомбардир капитан-попутчик» Григорий Скорняков-Писарев был послан в Суздаль для розыска.[82] Уместно будет сказать немного об этом человеке. Г. Скорняков-Писарев прошел обычную военную подготовку и довольно быстро продвигался по службе. Его ротным сослуживцем в Преображенском полку числился сам Петр I.[83] Именно ему царь поручил такую важную и деликатную миссию, как Суздальский сыск. Тогда было обыденным явлением исполнение разнообразных царских поручений офицером гвардии. У Скорнякова-Писарева была репутация «технаря»,[84] детально разбиравшегося в делах. Успех Суздальского розыска продвинул его карьеру гораздо быстрее и выше, чем поле сражения. В 1718 году он являлся судьей Тайной Канцелярии; в январе 1719 года – начальник Морской Академии; 18 января 1722 – обер-прокурор Правительствующего Сената! Но его злобность, грубость и заносчивость привели к конфликту с сенатором П. Шафировым.[85] 13 февраля 1723 года Скорняков-Писарев разжалован в солдаты.[86] Умение исполнять указы и добывать у арестованных на допросе нужные сведения являлись характерной чертой этого человека, что чувствуется при изучении дел по Суздальскому розыску. 10 февраля 1718 года Г. Скорняков-Писарев приехал в Покровский монастырь и увидел там Евдокию в мирском платье. Началом к обвинениям в адрес царицы-инокини и ее сообщников послужила найденная на жертвеннике в Благовещенской церкви табличка, по которой Евдокия поминалась царицею, а не монахиней.[87] Грандиозное следствие происходило сначала в Суздале с 10 по 15 февраля, затем в Москве с 16 февраля по 15 марта. Привлекли к розыску более 100 человек. В официальных бумагах Евдокию Федоровну именовали «бывшая Царица – инокиня Елена».[88]
Всё на розыске крутилось вокруг пострига и оказания почестей царице. Факт пострига был важен для Петра, так как официального развода Евдокия ему не давала, а жениться во второй раз, по церковным правилам, он мог, если бы его первая жена умерла или добровольно и с его согласия постриглась в монахини. Поэтому к свидетельствам о постриге относились с большим интересом. Без пострига брак Петра с Екатериной считался бы недействительным, а сам царь оказался бы двоеженцем, что являлось тяжким преступлением по Уложению 1649 года. Сын Петра и Екатерины тоже считался бы рожденным в незаконном браке и не имел бы прав на престол.[89]
На розыске открылась связь С. Б. Глебова с царицей Евдокией. Нашли любовные письма Евдокии к нему.[90] Девять писем, взятых у Глебова, были написаны рукой старицы Каптелины, приближенной к Евдокии в монастыре, от имени самой царицы-инокини. Майор Степан Глебов был в то время рекрутским наборщиком в Суздале. 20 февраля 1718 года он показал на допросе, что с Евдокией его свел духовник царицы Федор Пустынный, а старица Каптелина ввела его к Евдокии в келью. Глебов признался в своей блудной связи с Евдокией. (Интересно то, что сама старица Каптелина тоже жила блудно в монастыре со стряпчим той же обители). На очной ставке с Глебовым 21 февраля Евдокия также призналась в своем любодеянии с майором. Затем у Глебова в доме нашли еще письма с цифирной азбукой. Это дало повод некоторым исследователям обвинять Глебова в заговоре против властей. На допросе Глебов сказал, что сам составил азбуку и на ней делал выписки из книг, но ни с кем не переписывался. Андрей Глебов, сын Степана Глебова, показал, что его отец был в дружбе с Ростовским епископом Досифеем, ключарем Федором Пустынным и ризничным Петром, он тайно говорил с ними и отвозил к ним цифирные письма.[91] Епископ и ключарь давно были привлечены к делу. Теперь привлекли ризничего, а к тому времени уже Симоновского архимандрита, Петра, который на допросе 3 марта отрицал все обвинения Андрея Глебова. На очной ставке Степан Глебов ничего не сказал против архимандрита Петра, а его сын Андрей ответил, что «наговорил на него со страху» [как, однако, запугали человека].[92] Петра освободили из-под караула.
5 марта 1718 года издан Манифест с объявлением вины царицы-инокини. Затем выяснилось, что «правитель» Покровского Суздальского женского монастыря архимандрит Афанасий Сурмин просил епископа Досифея обратить внимание на Евдокию, так как к ней в келью ходит майор Глебов. Об этом разговоре Евдокия узнала и сделала упрек архимандриту, предупреждая, что у нее есть сын, который может ответить за мать. Вскоре Афанасий был отлучен от правления монастырем, а протопоп Симеон, сообщивший ему про Евдокию и Глебова, от страха сам принял постриг.[93]
В Москве, на Генеральном дворе, 14 и 16 марта 1718 года состоялся приговор министров: «Степану Глебову, за сочиненные у него письма к возмущению на Его царское Величество народа, и умыслы на Его здоровье, и на поношение Его царского Величества имени и Ее Величества Государыни царицы Екатерины Алексеевны, учинить жестокую смертную казнь; а что он о письмах с розыску не винился, что он их к тому писал, и говорил, якобы писаны о жене его, а иные и об отце, и о брате и о сыне, переменяя речь, а то видно, что он чинит то, скрывая тех, с кем он умышлял, и прикрывая свое воровство, хотя отбыть смертной казни; но те его письма о том воровстве явно показуют, да и он от них и сам не отпирался, что те письма писал цифирью он, Степан; да и потому он смертной казни достоин, что с бывшей царицей, старицей Еленой, жил блудно, в чем они сами винились именно; а движимое и недвижимое имение все взять на Государя».[94] Таким образом, вся вина Глебова лишь в том, что он любодействовал с царицей-инокиней (о гипотезе заговора скажем в позже).
Трудно спорить о жестокости пыток и казней. Существует такая версия: И. Снегирев, который слезно называл Глебова «страдальцем», писал, как Петр I подошел к посаженному уже на кол после пыток Степану Глебову и заклинал его всем, что есть свято, признать преступление и подумать о Суде Божием. Глебов ответил: «Ты сколько жесток, столько и безрассуден; думаешь, что если я не признался среди неслыханных мучений, которыми ты меня истязал, стану пятнать невинность и честь беспорочной женщины, в то время, когда не надеюсь более жить. Удались, дай умереть спокойно тем, которым ты не даешь спокойно жить».[95] Не правда ли, неплохая легенда, если учесть еще, что у Глебова была жена и сын, и он имел связь не с простой женщиной, а с бывшей царицей и ныне монахиней. М. Семевский защищал царицу и Глебова. Он писал, что если бы царица имела связь с Глебовым, то у нее был бы от него ребенок [странная логика], а любовные письма царицы и Глебова – это подделка, и, вообще, Глебов, епископ Досифей и другие осужденные – невинные страдальцы.[96] Относительно писем возникает вопрос – почему в этой подделке ограничились только любовной связью монахини, что не очень каралось по Уложению 1649 года, и не придумали более криминальной версии.[97] Конкретного преступления, естественно, никто не видел, многие просто знали или слышали об их близких отношениях. Майор С. Глебов – не благородный мученик. Если бы он таковым был, то не бесчестил бы царицу-инокиню признанием в блуде с ней даже под пытками. Сама царица, если бы была именно такой, какой ее почитали – праведной, невинной, то не призналась бы в этом действе.
Степан Глебов, Федор Пустынный и другие близкие к Евдокии люди были казнены. В 1721 году Глебова предали анафеме.
После Суздальского розыска 1718 года Царицу-инокиню отправили в Ладожский Успенский монастырь под охраной капитана Семена Маслова. В связи с этим интересен один документ из Синодального архива.[98] А. Д. Меншиков доносил 31 декабря 1722 года Синоду о том, что, по сообщению капитана С. Маслова, в Староладожском монастыре умерли иеромонахи Никодим и Лаврентий, и просит определить туда другого «иеромонаха, избрав искусного человека, и чтоб был не млад, а и священнослужение повседневное отправлять мог».[99] Кандидатуру тщательно выбирали в виду важности места служения. 23 января 1723 года Синод утвердил предложенного архиепископом Крутицким Леонидом иеромонаха Клеоника и дал ему наставления: «…пребывание тамо иметь неотлучно, и во звании своем поступать воздержанно и трезвенно; подозрительных же и возбраненных действ, которые Священным Писанием и святыми правилами отречены и Его Императорского Величества указами запрещены, отнюдь не творить и в том привести его к присяге».[100] Иеромонах Клеоник «руку приложил» к присяге 4 февраля 1723 года, где клялся Богом перед Евангелием в верности царю, царице и их наследникам, обещал все дела против царя докладывать, а тайные царские дела никому не поведывать; на том он поцеловал Крест и Евангелие.[101] Хорошо видно, какая была забота о выборе иеромонаха, даже к присяге его привели, чтобы он не принял сторону Евдокии и докладывал все сокровенные мысли, которые она поведает ему на исповеди. После смерти Петра Великого, Екатерина II и Тайная Канцелярия очень беспокоились, как бы не случилось чего в Ладожском монастыре, когда туда дойдет весть о смерти императора.[102] Опасения оказались напрасными. 3 марта 1725 года Маслов сообщал Ушакову, что в монастыре все спокойно, и «персона» (так тогда в официальных бумагах именовали Евдокию Федоровну) ничего не знает о «преставлении» императора.[103] Когда убедились, что беспорядков в Старой Ладоге нет, то было велено объявить о смерти Петра I и отслужить о нем панихиду в монастырском храме, а затем всех монахинь и прихожан привести к присяге на верность императрице Екатерине.[104] К присяге всех приводил Духовник монастыря – тот самый иеромонах Клеоник.[105] Но все же для еще большей безопасности Евдокия была переведена в Шлиссельбургскую крепость, где пробыла около двух лет. Существует мнение, что Меншиков являлся злейшим врагом Евдокии. Но их письма друг другу свидетельствуют об обратном. Приведу здесь полностью письмо Евдокии Меншикову: «Генералиссимус светлейший князь Александр Данилович. Ныне содержусь я в Шлиссельбурге, а мое желание, чтоб мне быть в Москве в Новодевичьем монастыре, того ради прошу, чтоб предложил в Верховном Тайном Совете, дабы меня повелено было во оной монастырь определить, и определено б было мне неоскудное содержание в пище и в прочем, и снабдили б меня надлежащим числом служителей, и как мне, так и определенным при мне служителям определено б было жалование, и чтоб оной монастырь ради меня не заперт был, и желающим бы ко мне свойственникам моим и свойственницам вход был невозбранный. Вашей высококняжеской светлости богомолица монахиня Елена. Июля 19 дня 1727 года».[106] Меншиков отвечал ей в не менее дружественной форме, обращаясь к ней «Государыня моя святая монахиня…» Светлейший князь сообщил ей, что по болезни не мог быть в Верховном Тайном Совете, поэтому пригласил членов Совета к себе домой, где они решили удовлетворить ее просьбу и дать на содержание ей 4500 рублей в год.[107] Дело было поручено коменданту крепости полковнику Степану Буженинову, который доставил Евдокию в Новодевичий монастырь 2 сентября 1727 года.[108] Евдокия выбрала себе там палату, где раньше жила царевна Екатерина Алексеевна, около святых ворот с церковью Преображения Господня.[109] Верховники определили при Евдокии штат служителей в 8 человек.[110] Снимать мантию Евдокия теперь не хотела, но жила вольно в монастыре. В придворные дела не вмешивалась и к управлению не стремилась. Кроме штата прислуги царица имела много деревень.[111] С императрицей Анной Иоанновной у Евдокии Федоровны были хорошие отношения. Когда они в первый раз встретились, то даже расплакались и долго любезно разговаривали. Умерла царица Евдокия 27 августа 1731 года в 11 часов пополудни в шестидесятилетнем возрасте и погребена в Новодевичьем монастыре.[112] По смерти царицы почти все состоявшие при ней в придворных должностях лица были переименованы в военные чины: лакеи отданы в солдаты, а конюхи вместе с лошадьми и каретами отданы по приказу обер-шталмейстера графа П. И. Ягужинского в Конюшенный Приказ.[113]
Таким образом, пророчество епископа Досифея действительно в какой-то мере исполнилось, Евдокия вновь была признана царицей, не снимая монашеского одеяния.
В исторической литературе было принято сочувствовать участи царицы Евдокии – инокини Елены, и считать ее безвинной страдалицей. Говорили, что ее глубоко почитали за многие молитвы и любовь к нищим. Ее уподобляли великой княгине Соломонии Юрьевне Сабуровой, жене царя Василия III, которая была сослана в Суздальский Покровский монастырь за свое бесплодие. Соломонию Сабурову почитали святой схимонахиней Софией. М. Семевский отмечал, что портрет Соломонии в Покровском Суздальском монастыре был похож на портрет Евдокии в Новодевичьем Московском Монастыре. Этот же историк писал, что только религиозное настроение и чистая совесть могли укрепить силы царицы, чтобы перенести долголетние страдания и, пережив мужа, соперницу, сына, мнимого [как считал Семевский] любовника и внуков, умереть самой в довольстве, спокойствии и почете.[114] Действительно, образ Евдокии, описанный многими историками, достаточно светлый. И здесь мы не станем чернить его, несмотря на все сомнения, которые возникают при столкновении с материалами розыска 1718 года.
Вернемся к продолжению розыска по делу царицы Евдокии. Суздальско-Ярославский розыск начался в 1720 году. Из Тайной Канцелярии во Владимир был послан дьяк Тимофей Палехин. Он привлек к делу и допрашивал ямщика Тимофея Тезикова, Ивана Жиркина, архимандрита Владимирского Рождественского монастыря Гедеона и многих других. По делу проходили священно-церковнослужители села Кусуново, Владимирских церквей и Федоровского монастыря. Все свидетельствовали, в основном, о том, как приезжала в монастыри и церкви царица, как они ходили к ней на поклон и приносили ей гостинцы, и как она угощала их и молилась в их храмах.[115]
Из письма Т. Палехина в Тайную Канцелярию А. Ушакову от 6 октября 1720 года выясняется, что жена Ивана Жиркина (подьячего Рождественского монастыря) приходилась родной сестрой Ростовскому епископу Досифею (расстриге Демиду), а двоюродная сестра Тимофея Тезикова была женой протопопа Якова Игнатьева (духовника царевича Алексея).[116] Получается довольно интересная ситуация, наталкивающая на определенные выводы – основные обвиняемые по двум розыскам состояли в довольно тесном родстве друг с другом. Такие сведения отчасти опровергают мнение С. В. Ефимова. Он отмечает, что в историографии иногда смешиваются между собой два розыска (Кикинский и Суздальский), и считается, что Суздальский розыск является составной частью Кикинского. На деле же, как говорит историк, это не так. Интересно то, что единственная встреча между царевичем и его матерью состоялась тайно в 1708 году, в дальнейшем же Алексей запрещал своим приближенным общаться с Евдокией и ездить к ней в Суздаль. Иностранные дипломаты писали, что сторонники царевича и царицы не имели между собой связи, но тем не менее, имели общую цель – возвести на престол царевича Алексея. Отсюда С. Ефимов делает вывод, что Суздальский розыск необходимо рассматривать как самостоятельное следственное дело.[117] По поводу разделения двух розысков, как самостоятельных процессов, сомнений быть не может. Но сложно согласиться с тем, что «обе партии [сторонники царевича и царицы] находились в полном неведении одна о другой»,[118] как доносил о том своему правительству голландский резидент Де-Биэ. Иностранцы не всегда могли объективно писать о русской жизни и многого не знали и не понимали в российских делах. Царевич мог запрещать ездить к Евдокии, боясь возмездия Петра I. Но трудно поверить, что люди, родственные между собой, не имели контактов и не сообщали об этом своим «идейным вдохновителям» [царевичу и царице-инокине]. Алексей и Евдокия не имели прямого общения, но, вероятно, через своих приближенных и их родственников знали друг о друге.
Допросы Палехина во Владимире были многочисленными. 16 октября 1720 года Ушаков получил письмо Палехина об окончании следствия во Владимире. 1 февраля 1721 года Тайная Канцелярия постановила прислать архимандрита Гедеона в Петербург, Жиркина с женой бить кнутом и сослать в Сибирь,[119] а Тезикова и еще 92 человек освободить. Палехин побывал еще и в Суздале, где показания свидетелей были более определенными, чем у владимирцев. Выяснилось, что при кельях Евдокии были из Покровского монастыря казначейша старица Маремьяна Курбатова, клирошанка Каптелина (которая взята на Генеральный двор и сослана в Александровскую слободу), старица Дорофея Мартемьянова, карлица Агафья, дворянская девица Марья Стромилова, карла Иван Терентьев, постельница вдова Анна Герасимова, дворянская дочь девица Матрена Иванова и Карло (крестьянский сын Иван Кузьмин). На поклон к Евдокии приходили бывшие Суздальские митрополиты Илларион и Ефрем, которые уже умерли, епископ Игнатий (тогда уже митрополит Сарский и Подонский), архимандрит Спасо-Ефимиева монастыря Досифей (потом Ростовский епископ и расстрига, казнен), архимандрит Кириак (тогда уже «на обещании» в том же монастыре), боярин князь Борис Иванович Прозоровский, Данило Михайлович Татищев, Андрей Иванович Чаплин, Артемий Матвеевич Каратаев, Иван Болкунов, Андрей Вешняков, Афанасий Сурмин, ландрат Андрей Максимович Греков, подьячий Яков Васильевич Куренков, Афанасий Сергеевич Бессонов с их женами и многие другие.[120] В походах по монастырям и храмам царицу-инокиню сопровождали около 30 человек из Покровского монастыря. В храмах при ней служил обычно поп Гавриил Пустынный, сын духовника Евдокии Федора Пустынного, и поминал на всех ектениях ее царицею.[121] Монахов не пускали в церковь, когда там молилась Евдокия. Она ходила, покрытая занавесками. Монахам велено было не выходить из своих келий. Палехин многих отдал под расписку Суздальскому комиссару Петру Лоскутову под крепкий караул.[122] На этом Суздальско-Владимирский розыск был пока приостановлен.
В дальнейшем розыск возобновился следствием по делу митрополита Игнатия. Приведу здесь довольно большую цитату из архивного дела: «Правительствующему Духовному Синоду из Канцелярии Тайных Розыскных дел. Доношение. В прошлом 720-м году по именному царского Величества указу велено о выезде из Суздаля из Покровского девичья монастыря бывшей царицы монахини Елены, которая пострижена была в том монастыре, и о прочих ее некоторых противных действах исследовать; и по оному между прочими делами явилось, в прошлых годах, в бытность ее бывшей царицы в том монастыре, как там же в Суздале был епископом, что ныне митрополит Сарский и Подонский, Игнатий, прихаживал к ней, бывшей царице, на поклон в день рождения царского Величества и царевича Алексея Петровича и благоверного великого князя Петра Алексеевича, и в Господские праздники, и в день ее именин, и видел ее, бывшую царицу, в мирском платье, и руку ее целовал, а не доносил. Он в прошлом 717-м году церкви Казанской Богородицы, что в Суздале, попу приказал ее, бывшую царицу, пустить петь Всенощную, что тот поп и учинил. Да он, Игнатий митрополит, в 717-м году прислал к ней, бывшей царице, пару возников серых немецких, на которых она езживала. И стояли те возники на конюшенном дворе, по взятии ее, бывшей царицы, в Москву. А в 718-м году, как приехал в Покровский монастырь полковник и гвардии-майор господин Скорняков-Писарев, и в то число он, Игнатий митрополит, за тою причиною тех возников взял к себе по-прежнему; а ныне где оные неведомо. Да бывший Спаса-Ефимиева монастыря, что в Суздале, архимандрит Кириак, который ныне в том монастыре на обещании, в помянутые тезоименитства и Господские праздники при Суздальских архиереях так же и один с иконами и с почестями к бывшей царице хаживал же, и руку ее целовал. С 710-го едва не по вся годы и пивал у нее водку и ренское, и видел ее в мирском платье. А однажды при бывшем Суздальском архиерее Ефреме в келье ее, бывшей царицы, обедал, и подачи от нее к нему присланы. Так и в Спасо-Ефимиев монастырь она, бывшая царица, приезжала, и он, Кириак, служил при ней молебен и почитал ее за царицу. И его царское Величество указал о вышеписаном в Правительствующий Духовный Синод объявить, а что по оному учинено будет, о том в Канцелярию Тайных Розыскных дел прислать известие. [Подписи]. Февраль 23 дня 1721 года».[123]
Этим документом началось «Следственное дело об Игнатии, митрополите Крутицком, и Кириаке, архимандрите Суздальского Спасо-Ефимиева монастыря, обвиненных в оказании чести и разных услуг инокине Елене, бывшей царице Евдокии, во время заточения ее в Суздальском Покровском девичьем монастыре».[124] Отмечу, что это первое дело по архиерейскому процессу, которое рассматривалось в Синоде. Создается впечатление, что светская власть немного уступила духовной и дала ей возможность решать самой дела об архиереях, но все же власти церковные по-прежнему исполняли волю власти государственной.
Жизнь епископа Суздальского, митрополита Крутицкого или Сарского и Подонского Игнатия (Смола) на самом деле достаточно трагична. В 1721 году над ним одновременно совершалось два розыска и он получил приговор Синода, затем еще один розыск и дело в 1724 году. Несмотря на его высокое положение, которое он занимал на российских кафедрах, Игнатий был явно кому-то не угоден. Он стал епископом в 1712 году. Стефан Яворский совершил его хиротонию в епископа Суздальского из архимандрита Московского Богоявленского монастыря. Игнатий управлял в Москве духовными делами Патриаршей области. 10 июня 1716 года он повелел перенести в Суздаль обретенные мощи святителя Софрония. В 1719 году он был переведен на Крутицы в сане митрополита и получил в управление Патриарший Духовный Приказ. После Суздальского розыска и наказания Игнатий просил у Екатерины I и Феофана Прокоповича вернуть ему сан и кафедру, но получил отказ. Петр II был к нему благосклонен и поставил митрополитом на Коломну в 1727 году, а также повелел ему быть синодальным членом. В 1730 году происходило дело Воронежского епископа Льва Юрлова. За медлительность в осуждении этого епископа Игнатий был уволен из Синода, 2 декабря 1730 года лишен сана и сослан в Свияжский монастырь Казанской епархии. Но Казанский митрополит Сильвестр оказывал ему почести, как архиерею, за что и был предан суду. А Игнатия перевели в Корельский монастырь под караул. При Елизавете Петровне было решено вернуть ему архиерейский сан, но Игнатий умер 25 декабря 1741 года, так и не дождавшись этого события.[125] На митрополита при его жизни часто доносили, но не всегда справедливо. Игнатием явно был не доволен Феофан Прокопович, который, по-видимому, и давал ход всем доносам на этого иерарха.
По Суздальскому розыску 1721 года допросы было велено проводить Златоустовскому архимандриту Антонию в Москве.[126] 7 марта 1721 года Игнатий признался на допросе в том, что видел Евдокию в мирском платье и целовал ей руку, как и говорил уже в 1718 году на допросе перед графом И. А. Мусиным-Пушкиным. Но он ничего не знал о постриге Евдокии в монахини, так как у нее в монастыре духовником был белый священник (чего раньше не было среди иноков), к тому же сам духовник ее, Федор Пустынный, говорил ему, что Евдокия не пострижена.[127] Федор Пустынный потом признался: «О том, что бывшая царица – старица Елена пострижена, ведал, а архиерею [митрополиту Игнатию] сказал, что она не пострижена, проча ее впредь бывшую царицу».[128] Необходимо заметить, что люди, знающие о делах Евдокии или царевича, не спешили доносить об этом властям. Происходило это не потому, что они были настроены против Петра I. У них была дилемма: не донесут – будут наказаны царем Петром, а донесут – то пострадают, когда царем станет Алексей, или Евдокия вновь вернется на царство.
На розыске зацепились за двух возников, которых Игнатий прислал в Покровский монастырь. Синод указал епископу Суздальскому Варлааму подробно исследовать о двух возниках и опросить об этом всех домовых архиерейских служителей.[129] При допросе все служители отговаривались своим неведением [сам по себе ответ на допросе «не ведаю» был довольно распространенным тогда]. Игнатий в то же время в Москве отвечал, что лошадей этих он прислал в монастырь для того, чтобы поставить их в монастырскую конюшню, так как его собственная конюшня была в ремонте; а Всенощную он не приказывал петь, царица самовольно все делала. 14 июня 1721 года состоялся приговор Синода о том, чтобы Игнатий без ризницы и с малым числом служителей немедленно ехал в Петербург для дальнейшего следствия.[130] Дело слишком усложнялось и непонятно запутывалось. Бывшую Патриаршую область и Крутицкую епархию было велено ведать Мелиникийскому архиерею Григорию и архимандритам: Чудовскому Геннадию, Новоспасскому Сергию и Златоустовскому Антонию. В Петербург Игнатия привез солдат лейб-гвардии Семеновского полка Семен Иванов.[131] В столице митрополит сознался, что приехал на Сырной неделе в монастырь на двух возниках, которых отдал царице по ее же просьбе, а потом забрал их, когда Скорняков-Писарев приехал в 1718 году для розыска в Суздаль. 26 июля 1721 года Синод послал все документы розыска в Тайную Канцелярию. С 31 июля, по указу царя, делом о бывшей царице-инокине стал ведать действительный тайный советник и кавалер, лейб-гвардии-капитан Петр Андреевич Толстой.[132] Затем последовало объявление Синодом царского указа: митрополит Игнатий повинен в том, что, зная настоящую царицу Екатерину, почитал монахиню Елену за царицу, и что он сказал ложно о возниках, а потом в Синоде признался; за это Игнатий подлежит жестокому, по важности этих преступлений, наказанию – штрафованию. Но царь, по случаю заключения вечного мира со Швецией, помиловал его и повелел быть ему епископом в Иркутске, но не носить белого клобука и не надевать саккоса.[133] Игнатий просил избавить его от Иркутска, так как в Синоде нет полного ведения о допросе в Тайной Канцелярии. Царь назначил дополнительное расследование. В итоге выяснилось, что Игнатий не поминал на ектениях Евдокию царицей. 1 октября 1721 года указом царя Игнатий, по его собственному прошению и за старостью лет, освобожден от Иркутска и послан на обещание в Нилову пустынь, где жить ему в келье, а архиереем не писаться.[134] 8 ноября 1721 года Синод по повелению царя приговорил послать архимандрита Кириака в Саввин-Сторожевский монастырь, где ему быть не исходно до конца жизни, потому что других наказаний он не вынесет по своей старости.[135] В ходе этого розыска Синод вынес приговор от 15 марта 1721 года, где указывает Игнатию, митрополиту Сарскому и Подонскому, не посвящать в бывшей Патриаршей области в архимандриты и игумены в степенные и нестепенные монастыри, а также переводить настоятелей из одного монастыря в другой без указа Синода.[136] Как видно, тучи над митрополитом Игнатием все больше сгущались. В апреле 1721 года Игнатия обвинили в некоторых противностях, оказанных им Синоду. В Русском Биографическом словаре это дело датируется неправильно 1720 годом.[137] История этого такова. Святейший Синод приказал Игнатию, когда тот был еще Крутицким митрополитом, прислать из бывшей Патриаршего Духовного приказа всех дьяков и подьячих в Петербург, но Игнатий отправил не всех. Кроме того, он писал доношение в Синод в следующей форме: «В Правительствующую Духовную Коллегию, Святейшему Правительствующему Синоду. Доношение…», или же приписывал: «… доношение от Преосвященного Игнатия митрополита Сарского и Подонского…» Но так нельзя было писать в Синод. Еще Игнатий перевел одного игумена как бы по своему благословению, хотя на это ему указал сам Синод. Устроили архиерею допрос.[138] Игнатий отвечал, что оставил в Москве лишь 5 человек из Духовного приказа для содержания колодников по совету Московского вице-губернатора Воейкова; именовал Синод как Духовную Коллегию, так как видел царский указ, где говорилось именно о Коллегии [первоначально была создана Духовная Коллегия, о чем и был указ царя, и только потом Петр повелел именовать ее на ектениях, как Святейший Синод]; имени своего Игнатий при доношении не ставил, а делали это его подьячие, составлявшие бумаги, неизвестно, с какой целью; перевел он игумена якобы по своему благословению, не для унижения Синода, а потому что издревле так в ставленических грамотах Московской митрополии писалось.[139] За все свои вины Игнатий просил у Синода прощение. В итоге на него был наложен штраф в наказание, который ему велели заплатить из собственной келейной казны.[140] Синод, не успев появиться, уже рассматривает дела о наказании за неоказание себе должной чести. Но если это преступление против духовной власти, то и наказание следует налагать соответственное. На деле же ограничиваются светской мерой – штрафом. (Интересно, за что конкретно и кому?).
Сосланный в Нилову пустынь после этих двух разбирательств, Игнатий не обрел там покоя. В 1724 году возникло новое дело о нем.[141] Игнатия обвинили в том, что он вел себя в монастыре как архиерей, властно и приказал вырвать из монастырского синодика листки с именами прародителей Петра I. Дело началось с доноса монаха Пахомия, который обвинял Игнатия в самовластии, и с доноса иеромонаха Михаила, который говорил, что Игнатий велел ему вырвать листки из синодика.[142] Проводились допросы и очные ставки в Московской Синодальной канцелярии. В итоге выяснилось, что иеромонаху Михаилу велел только лишь переплести обветшалый синодик игумен Паисий, а Михаил самовольно вырвал старые листки на Александринской бумаге, чтобы вставить новые и переписать туда имена царских прародителей. Действия иеромонаха Михаила пока трудно объяснить: или он сам хотел вырвать листки, но, чтобы его не обвинили, сослался на другого – и самым подходящим оказался осужденный по политическому делу Игнатий, или же Михаил хотел специально навлечь неприятности на бывшего архиерея. В противном случае, если Игнатий виновен, то ему удалось хорошо запутать следствие и выйти не осужденным. Таким образом, по розыску Игнатий оказался невиновен; а иеромонаха Михаила, приведя выписки из Кормчей книги, уставов и Соборного Уложения, за клевету и непослушание в декабре 1724 года лишили сана и отдали в Преображенскую канцелярию.[143] Дальнейшая судьба иеромонаха Михаила пока не известна. Сам факт доноса на Игнатия не являлся в 1724 году новостью. На архиерея уже давно, минимум пять лет, писали ложные доносы. Об этом свидетельствует одно из дел архива Преображенского приказа.[144] Летом 1719 года, через полгода после того, как Игнатий пришел на Крутицкую кафедру, на него был сделан донос крестовым дьяком покойной царевны Екатерины Алексеевны Михаилом Корноуховым. Он объявил за собой «слово и дело», называя митрополита «вором». Выяснилось, что 7 августа 1719 года Короноухов с руганью обвинял Игнатия и говорил, что если архиерей куда поедет, то он встанет в воротах и будет кричать караул, и приведет архиерея «в привод». Позже он сказал самому Игнатию, что есть архиереи на кольях, и он [Игнатий] будет на том же колу. (Здесь явная аналогия с казнью епископа Досифея).[145] На допросе Корноухов объяснил, что назвал митрополита «вором», так как тот взял 400 рублей с протопопа Федота Кузьмина в 1719 году, чтобы не дать ход челобитной на этого протопопа, где его обвиняют в блудном деле. Еще Игнатий неправильно решил дело по челобитью, оправдал виновного должника.[146] Корноухов не ограничился этим и обвинил архиерея, что тот не дал хода его [Корноухова] челобитной, где он доносил на попа, который бесчестил жену и бил дворовую девку. На это Игнатий якобы отвечал: «бесчестье положено гулящим людям».[147] Дело передали в Преображенский приказ. На допросе Михаил Корноухов доносил на многих людей (боярина А. П. Салтыкова, подполковника В. Ф. Леонтьева и других), в том числе про митрополита Игнатия он говорил Ромодановскому следующее: «Игнатия митрополита Сарского и Подонского написал изменником о чем показано в присланном с ним [Корноуховым] деле из губернской Канцелярии. А Коломенского архиерея изменником написал он для того, в нынешнем 719 году по лету, а в которой месяце и числе не упомнит, била челом на того Коломенского архиерея в Духовном приказе девка, чину и имени ее не знает, в блудном воровстве, что тот Коломенский архиерей с ней девкой прижил блудно ребенка, и та девкина челобитная была в том Приказе у подьячих у Дмитрия и у Ивана Яковлевых. И по тому девкину челобитью Крутицкий архиерей того Коломенского архиерея не сыскивал и не допрашивал, и то дело уничтожил, о той девкиной челобитной ведает он Михайло сам подлинно, потому ходил в тот Приказ за своим делом, которое показано в присланном деле, и о том от подьячих Яковлевых да от Василия Федосеева о той девкиной челобитной он слышал, сказывали ему о том те подьячие в разговорах, а другие кто при тех разговорах были, того не упомнит, только о той девкиной челобитной ведают того Приказа все подьячие».[148] Таким образом, появились обвинения еще и на Коломенского архиерея – в 1719 году им был Иоанникий, грек по происхождению, бывший до того Ставропольским митрополитом. В ходе следствия выяснилось, что Корноухов все лгал, рассказывая о своих обидах и о совсем посторонних делах. За это по Уложению он был присужден к битью кнутом нещадно.[149] Таким образом, обвинения на митрополита Игнатия оказались несправедливыми. Но это дело положило начало целому ряду доносов на этого архиерея.
Важно отметить, что Игнатия все время обвиняли в тяжких преступлениях, им были везде недовольны, но после розыска ничего крамольного не находилось, и судьи могли наказать его только штрафом. Возможно, митрополит Игнатий был строгим архиереем, и было кому жаловаться на него из числа тех, кого он призывал к порядку. Но скорее всего, кто-то из числа российской иерархии, возможно синодалов, имел виды на то, чтобы этого архиерея упрятать подальше, как одного из претендентов на первенствующее положение в Церкви.
Расскажу еще об одном священнослужителе, привлеченном по Суздальскому розыску. Это не архиерей, но дело о нем будет любопытно в контексте настоящей работы. В ходе Суздальского розыска 1720 года в Тайной канцелярии узнали от дьяка Тимофея Палехина об игумене Симоне и обо всем, что с ним связано. Началось «Следственное дело, поступившее в Св. Синод из Тайной Розыскных дел Канцелярии, об игумене Кузьмина монастыря во Владимирском уезде, а потом Пищеговской пустыни в Суздальском уезде Симоне, обвиненном в оказании чести инокине Елене, бывшей царице Евдокии, во время ее приездов в Кузьмин монастырь, и в держании у себя разных гадательных «тетрадок» и «странных» писем».[150] В ходе розыска открылось, что этот игумен, кроме того, был еще и нравственным преступником. [Лишнее подтверждение того, что монастырская реформа и регламентация жизни монахов Петром I возникли не на пустом месте и не просто от протестантских рационалистических воззрений монарха.] Некоторое время Симон скрывался, но был найден, и начался розыск. Открылось то, что Симон однажды привел к себе в игуменскую келью крестьянку. Произошло это по рекомендации игуменского келейника, брата этой самой крестьянки. В келье Симон надругался над ней в присутствии нескольких поповских жен.[151] После чего он уже постоянно жил с этой женщиной в блуде, и она родила в его келье ребенка. Келейники игумена Петр Кудрявцев и Василий Нечигин привели в келью к младенцу иеромонаха Митрофана, который нарек ребенку имя Стефан. Этот иеромонах был духовным отцом игумена Симона. Младенца затем подкинули в селе Богданском к избе крестьянина Ивана Фадеева. Он позвал к себе в дом попа Льва Васильева, чтобы осмотреть и окрестить ребенка. Лев нашел на руке у мальчика записку с именем Стефан. Этот поп испросил разрешения на крещение у Суздальского епископа Игнатия (Смола!) и окрестил младенца. Об этом подробно расспрашивал попа Льва Василий Нечигин (келейник Симона), который приходился этому попу племянником по жене.[152] Опять здесь заметны тесные родственные связи участников дела. Но следствие больше интересовало не это, а приезд в монастырь при Симоне царицы и его гадательные «тетрадки». К тому же игумен усугубил свою вину: когда за ним приехали дети боярские, то он попросился в уборную, при этом за ним следили и заметили, что он что-то бросил вниз; тогда один из детей боярских по веревке туда спустился, достал какие-то тетради, их очистили и доставили на следствие.[153] В этих тетрадях были написаны довольно странные вещи, но политической крамолы там не оказалось. На допросах свидетели обвиняли Симона в том, что он ворожил на костях, но это потом не подтвердилось. Все обвинения не смутили игумена, и он даже рассказал о том, как ему было видение святого чудотворца Козьмы Яхромского, которому Симон жаловался на своих обидчиков.[154] Игумен был допрошен о приезде в его монастырь Евдокии. Он говорил, что царица-инокиня при нем приезжала дважды. С ней были слуги, которые брали у братии ключи от храма и никого туда не пускали. Служил при царице поп Гавриил Пустынный. Симон видел Евдокию в мирском платье, о ее постриге не знал, целовал ей руку, но не поминал ее царицей на ектениях. Больше игумен с Евдокией никогда не встречался.[155] Таким образом, заговора у Симона с царицей не было. В итоге, согласно Апостольским правилам, Симон 23 сентября 1721 года был отлучен Синодом от священнослужения за блуд и отправлен «под начал» в Соловецкий монастырь.[156]
Следствием о митрополите Игнатии и об игумене Симоне завершился Суздальский розыск. Завершилась и трехлетняя эпопея, связанная с выявлением оппозиционно настроенных людей, имевших общение с царицей Евдокией и царевичем Алексеем. Можно сказать, что на этом Кикинский и Суздальский розыски были исчерпаны, больше к этому вопросу не возвращались. И духовенство на многие годы перестанет высказываться относительно дел политических.
иерей Илия Макаров, кандидат богословия
[1] Цит. по: Терновский Ф. А. Император Петр I в его отношениях к Царевичу Алексею. Киев, 1911. С.1.
[2] Там же. С.2.
[3] Брикнер А. Г. История Петра Великого. СПб., 1882. Т.I-II.
[4] Документы, собранные Г. В. Есиповым.// ЧОИДР. Кн.3. Отд.II. М., 1861. С.XIX.
[5] Терновский Ф. А. Указ. соч. С.14.
[6] Там же. С.13.
[7] Устрялов Н. Г. История царствования Петра Великого. Т.6: Царевич Алексей Петрович. Приложение. СПб., 1859. С.93.
[8] Там же. С.190-191.
[9] Там же. С.106.
[10] Документы, собранные Г. В. Есиповым… С.XVI.
[11] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.35.
[12] Там же. С.67.
[13] Там же. С.143-144.
[14] Терновский Ф. А. Указ. соч. С.21.
[15] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.169.
[16] Там же. С.264,519-523.(Приложение).
[17] Там же. С.293.
[18] Ефимов С. В. Евдокия Лопухина – последняя русская царица XVII века.// Средневековая Русь. СПб.: Изд. Спб. ун-та, 1995. С.156.
[19] Русский биографический словарь. Т. 6. СПб., 1905. С.606.
[20] Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом.// Русские Достопамятности. Вып.6. М., 1863. С.6.
[21] Там же. С.6.
[22] Розанов Н. П. Церковь Архангела Гавриила… или Меншикова башня. // Русские достопамятности. М., 1877. Т. 2. С.9.
[23] См.: Титов А. Ростовская иерархия. М., 1890.
[24] Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом… С.6.
[25] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.214-215.
[26] РГАДА. Ф.6. Д.109. Л.1-5.
[27] Там же. Л.6-10.
[28] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.213.
[29] РГАДА. Ф.6. Д.109. Л.5об.
[30] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.213.
[31] Там же. С.219.
[32] РГАДА. Ф.371. Оп.1. Д.14406. Л.1-1об.
[33] Там же. Л.2об.
[34] Там же. Л.3-3об.
[35] Там же. Л.4.
[36] Там же. Л.7-7об.
[37] Там же. Л.9-9об.
[38] Воздвиженский. История Рязанской иерархии. М., 1820. С.236-237.
[39] Рункевич С. Г. Архиереи петровской эпохи в их переписке с Петром Великим. СПб., 1906 Вып.1. С.136-139.
[40] Там же.
[41] Погодин М. П. Царевич Алексей Петрович по свидетельствам вновь открытым.// ЧОИДР. Кн.3. Отд.II. М., 1861. С.190.[подчеркнуто мною].
[42] Об этом см.: Архангельский А. С. Духовное образование и духовная литература в России при Петре Великом. Казань., 1883.
[43] Русский Биографический словарь. Т.8. Спб., 1897. С.189-190.
[44] См. РГАДА. Ф.6. Д.75. Ч.II. [здесь письма и бумаги митрополита Иоасафа].
[45] Там же. Ф.5. Оп.1. Д.37.
[46] Там же. Ф.18. Оп.1. Д.7.
[47] Там же. Д.11.
[48] Там же. Ф.5. Оп.1. Д.35. Л.6,12.
[49] Там же. Л.14.
[50] Там же. Л.8.
[51] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.255. (сноска №39).
[52] Погодин М. П. Указ. соч. С.191.
[53] Там же. С.196.
[54] Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.289-290.
[55] Там же.
[56] Устрялов Н. Г. Указ.соч. С.255; Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.289-290.
[57] Шульгин В. С. Религия и Церковь.// Очерки русской культуры XVIII века./ Под ред. Б. А.Рыбакова. Ч.2. М., 1987. С.358.
[58] Документы, собранные Г. В. Есиповым… С.105.
[59] Голикова Н. Б. Политические процессы при Петре I. М., 1957. Указ.соч. С.33.
[60] Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.310.
[61] Христианство: Энциклопедический словарь: В 3т. Т.1. М., 1993. С.636.
[62] См. публикацию части писем митрополита Иова: Чистович И. А. Новгородский митрополит Иов.// Странник. 1861. Февраль. С.61-145.
[63] Российская Национальная библиотека, Отдел рукописей (далее ОР РНБ). Ф.728. Д.1426. Л.146-147об.
[64] Там же. Л.330-330об.
[65] Там же. Л.347-347об.
[66] Там же. Л.49-50.
[67] Там же. Л.68,106-107,174-174об,231,302.
[68] Там же. Л.176-176об,318-318об,264.
[69] Там же. Л.263об.
[70] См.: Витберг Ф. А. Эпизод из следственного дела о царице Евдокии Федоровне. Владимир, 1909.
[71] См.: Ефимов С. В. Указ.соч.
[72] Российский Государственный исторический архив (далее РГИА). Ф.796. Оп.1. Д.115,266; РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.140.
[73] О жизни царицы Евдокии см.: Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна. М., 1866; Семевский М. И. Авдотья Федоровна Лопухина.// Русский Вестник. Т.21. Кн.5-6. 1859.
[74] Ефимов С. В. Указ.соч. С.143.
[75] Семевский М. И. Авдотья Федоровна Лопухина… С.229.
[76] Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом… С.6-7.
[77] Там же. С.8.
[78] Семевский М. И. Авдотья Федоровна Лопухина… С.235-237.
[79] Он же. Покровский девичий монастырь в г. Суздале, место заточения А. Ф. Лопухиной.// Русский Вестник. Т.30. №11-12. 1860. С.573.
[80] Там же. С.578.
[81] Ефимов С. В. Указ. соч. С.144.
[82] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.204.
[83] Серов Д. О. Строители Империи: Очерки государственной и криминальной деятельности сподвижников Петра I. Новосибирск: Изд. Новосибир. ун-та, 1996. С.40.
[84] Там же. С.41.
[85] Там же.
[86] Там же. С.44.
[87] Ефимов С. В. Указ.соч. С.146.
[88] Описание документов и дел, хранящихся в архиве Святейшего Правительствующего Синода. Т.III. СПб., 1878. С.1; Т.I. СПб., 1868. С.272.
[89] Ефимов С. В. Указ. соч. С.148-149.
[90] Устрялов писал об этих письмах, найденных в секретном архиве МИД (вероятно за 1709-1710гг.). См. Устрялов Н. Г. Указ.соч. С.327.
[91] Устрялов сообщал, что видел одно такое цифирное письмо в архиве, в котором были записаны богословские рассуждения. См. там же. С.219.
[92] Там же. С.211-212.
[93] Там же. С.481. (Приложение).
[94] Там же. С.218-219.
[95] Снегирев И. М. Первая супруга Петра I Евдокия Федоровна. М., 1863. С.10-11. (Автор делает ссылку на Memoires anecdotiques de la cour de Russie sous le regne de tzar Pierre I.// Revue retrospective. A Paris, 1838; возможно отсюда взяты эти сведения).
[96] Семевский М. И. Покровский девичий монастырь… С.569.
[97] Ефимов С.В. Указ. соч. С.152.
[98] Описание документов и дел… Т.III. Спб., 1878. С.1.
[99] РГИА. Ф.796. Оп.4. Д.1. Л.1.
[100] Там же. Л.5.
[101] Там же. Л.6-7.
[102] РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.145.
[103] Там же. Л.5об.
[104] Там же. Л.7-9.
[105] Там же. Л.14.
[106] Там же. Ф.6. Оп.1. Д.146. Л.3.
[107] Там же. Л.4-4об.
[108] Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом… С.35. (Автор отмечает, что во всех официальных бумагах царицу Евдокию тогда называли «известной персоной»).
[109] РГАДА. Ф.6. Оп.1. Д.146. Л.10-11.
[110] Там же. Л.21-21об.
[111] Дубровский Н. А. Дополнение к статье «Последние годы жизни Государыни царицы Евдокии Федоровны». М., 1868. С.1. (Автор дает список штата царицы, ссылаясь на Архив Министерства Юстиции. Кн.№1726/1103. Кабинетные дела 1732-1739гг. С.953.).
[112] Есипов Г. В. Царица Евдокия Федоровна с ее портретом… С.39; Дубровский Н. А. Последние годы жизни Государыни царицы Евдокии Федоровны.// ЧОИДР. Кн.3. Июль-сентябрь. Смесь. М., 1865. С.7.
[113] Дубровский Н. А. Дополнение к статье… С.2.
[114] Семевский М. И. Покровский девичий монастырь… С.568,573,578,583-584.
[115] Витберг Ф. А. Указ. соч. С.3. (Автор основывается на материалах Архива Тайной Канцелярии, которые были переданы ему М. И.Семевским).
[116] Там же. С.4.
[117] Ефимов С. В. Указ. соч. С.147.
[118] Цит. по: Ефимов С. В. Указ. соч. С.147.
[119] Витберг Ф. А. Указ. соч. С.39-40.
[120] Там же. С.42-44.
[121] Там же. С.51-52.
[122] Там же. С.53.
[123] РГИА. Ф,796. Оп.1. Д.115. Л.1б-2.
[124] Описание документов и дел… Т.I. СПб, 1868. С.81.
[125] Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.51-52.
[126] РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.155. Л.6-6об.
[127] Там же. Л.8.
[128] Устрялов Н. Г. Указ. соч. С.220.(сноска 72).
[129] РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.155. Л.11-13.
[130] Там же. Л.31.
[131] Там же. Л.34.
[132] Там же. Л.47-49.
[133] Там же. Л.63-64об.
[134] Там же. Л.89.
[135] Там же. Л.104-104об.
[136] Описание документов и дел… Т.I. СПб., 1868. С.161; РГИА Ф.796. Оп.1. Д.170. Л.1б.
[137] Русский Биографический словарь. Т.8. СПб., 1897. С.51-52; РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.230. Л.1.
[138] РГИА, Ф.796. Оп.1. Д.230. Л.4 и далее.
[139] Там же. Л.10-12об.
[140] Там же. Л.15.
[141] Описание документов и дел… Т.IV. Спб., 1880. С.143.
[142] РГИА. Ф.796. Оп.5. Д.152. Л.4 и далее.
[143] Там же. Л.29об-31об.
[144] РГАДА, Ф.371. Оп.1. Д.14366.
[145] Там же. Л.2об-3.
[146] Там же. Л.7-7об.
[147] Там же. Л.7об.
[148] Там же. Л.20об-21.
[149] Там же. Л.41об-42.
[150] Описание документов и дел… Т.I. СПб., 1868. С.272.
[151] РГИА, Ф.796. Оп. 1. Д.266. Л.15-19.
[152] Там же. Л.18об.
[153] Там же. Л.3-5об.
[154] Там же. Л.5об.
[155] Чистович И. А. Показания игумена Симона о приездах инокини Елены (бывшей царицы Евдокии Федоровны, ур. Лопухиной) в Кузьмин монастырь (Владимирской губернии).// Временник ОИДР. Кн.24. Смесь. М., 1856. С.51-53.
[156] РГИА. Ф.796. Оп.1. Д.266. Л.33-34.
