Санкт-Петербургский государственный

педагогический университет им. А. И. Герцена

ИСКУССТВО И ПОЗНАНИЕ

Художественный образ – это язык искусства, на котором разговаривает с нами художник. Он может быть живописным, скульптурным, музыкальным или словесным, но всегда остается образом, а не понятием. Понятия, термины, формулы, схемы – язык научных трактатов, энциклопедий и учебников. Современный тип цивилизации предлагает человечеству научное, т. е. рациональное объяснение основ мироздания, формирует так называемое научное мировоззрение и логическое, понятийное мышление.

Но понятие, как «положение, правило, норма» ( в переводе с латинского), обладает однозначным, конкретным смыслом, это слово-формула или термин, назначение которого – дать точное обозначение вещи или явления, точность же предполагает неизменность и неподвижность. Современный человек приучается видеть мир только в исчисленных и измеренных параметрах, мир, в котором действует причинно-следственная прямолинейная логика, а живая жизнь представляется сложно устроенным агрегатом, который приводится в действие законами, изучаемыми на уроках физики, химии, математики, биологии и анатомии.

Такому рациональному мышлению и общество видится хорошо отлаженным государственным механизмом, внутри которого жизнь человека определяется социальными параметрами и исчерпывается профессией, т. е. функцией хорошо пригнанной детали, а ценность детали измеряется её работоспособностью.

Современная система образования, заложенная западноевропейской цивилизацией еще в 17 веке, тоже формирует понятийное миропонимание через преимущественное изучение в школе естественнонаучных дисциплин. Но ведь сами слова «просвещение» и «образование» в корневом своем смысле указывают на иную, исконную цель воспитания человека, который есть образ Бога. Просвещение есть про-светление, а образ-ование связано с духовным назначением человека, с высотой пре-ображения.

В. В. Розанов, один из самых пронзительных русских философов, проработав десять лет в дореволюционной гимназии, обобщил свои учительские наблюдения в книге «Сумерки просвещения», где само название есть парадоксальная по форме и печальная по содержанию метафора: сумерки как угасание того света, что хранит в себе слово «просвещение». Суть метафоры распространяется Розановым на всю систему школьного обучения, которую он подвергает сокрушительной критике, замечая, что «плоды образования горьки».

В чем же он видит ущербность того наиважнейшего дела, от которого зависит жизнь человечества на земле? Как философ, исходящий из целостного виденья мира и человека, В. В. Розанов утверждает, что в современной педагогике забыта «именно философия воспитания в отношении к вечным чертам человеческой природы», школа призвана «пробудить ум и возбудить сердце», а вся задача воспитания состоит в том, чтобы освободить «крылья души, укрепить и научить ими управлять». Крылатой душе необходимы впечатления «прекрасные и благородные», но схематический язык понятий их дать не способен, учебник не заменит образного слова творческого гения.

Чем же отличается образ от понятия? Образ дает совсем другое видение мира, он обладает многомерностью, глубиной и объемностью смысла. Образ сферичен, он подобен шару, в то время как понятие можно сравнить с плоскостью схематической линейки. Образ связан с тайной живого мира, он хранитель духовной энергии смысла, потому что у слова небесное происхождение.

В библейском откровении явлено, что человек не только сотворен энергией божественного Логоса, но ему, человеку, вручен дар владения божественным словом, и это определяет его верховный статус в бытийственной иерархии. Через слово человек осуществляет свое духовное призвание: ему дана способность слышать голос Бога, внимать его Слову и выстраивать свою жизнь в соответствии с высшей волей так, чтобы события его земной, повседневной жизни становились со-бытием.

Ведь Бог сотворил человечество духоносным, чтобы через нас исполнялся промысел Божий о мире. На человека возложена высокая миссия – быть проводником божественных энергий: самому наполняться духовным светом («стяжать Духа Святого») и нести его всему тварному миру, пронизывая светом смысла последние глубины земного пространства. Культура, созданная духовной мощью человеческого сознания, изначально осуществляла именно это задание, ибо человек, и сам «дивно устроенный», подражает космической гармонии и в своем искусстве. В мифах античной древности светоносность искусства выражена в образе Аполлона. Именно этот лучезарный бог гармонии был водителем муз, обожествлявших поэтическое слово, исходящее из уст человека. А принес первые песнопения на землю сын бога Аполлона Орфей, ставший в европейском сознании архетипом поэта и музыканта.

Поэтический дар – божественный дар, и потому образное слово поэта символично, оно несет в себе духовную вертикаль смысла, потому что хранит тайну связи человеческого сознания с божественным Логосом. Символ можно уподобить радужному мосту, соединяющему небо и землю: «Из пламя и света рожденное слово» несет в себе отзвук и отблеск небесного бытийствования.

Поэты – «небесные избранники» обладают даром вслушиваться в слово (древнерусское «слово» происходит от индоевропейского корня в значении «слышать»). Поэтический художественный образ обладает громадным, поистине неисчерпаемым потенциалом в постижении духовного смысла бытия, он прикасается к той тайне, которая закрыта для понятийного рационального мышления. «Крылатое слово» тысячелетиями, пока существовала традиционная, а значит религиозная, культура, молитвенно возносилось «во области заочны», теперь же язык, отяжелев и погрузившись в материальную прагматику, обслуживает нужды научно-технического прогресса.

Искусство еще в древние времена, в «Поэтике» Аристотеля, определялось как форма познания. Немецкие философы романтической эпохи назвали «мышление в образах» высшей формой познания в сравнении с научным и философским дискурсом. Они исходили из того, что абстрактная, отвлеченная мысль предназначена в основном для умственного восприятия, но мысль сама по себе есть только одна из многочисленных способностей человека. Природа же образного языка обращена к целостному восприятию мира.

Древние греки называли поэта «целителем», потому что художник творит по законам красоты, по законам вселенской гармонии, которая и есть единство целого. Художественный образ воздействует не только на ум, он захватывает воображение, пробуждает чувства, проникает в глубины подсознания. Музыка гениального стихотворения мгновенно вызывает в нас ответную реакцию – это называется впечатлением. О впечатляющей силе образа лучше всего сказал наш великий поэт: «И глубоко впечатленье // В сердце врезалось ему…» (А. С. Пушкин «Жил на свете рыцарь бедный…»).

Сердце же есть средоточие всего нашего существа, его духовный центр. Б. П.  Вышеславцев, написавший интересное исследование «Значение сердца в философии и религии» (1955), размышляет так: «По-видимому оно означает орган всех чувств вообще и религиозного в особенности. Но сердцу приписывается не только чувство, но и самые разнообразные виды деятельности сознания. Так, прежде всего, сердце мыслит. «Говорить в сердце» значит на библейском языке – думать. Но далее: сердце есть орган воли; оно принимает решения. Из него исходит любовь: сердцем или от сердца люди любят Бога и ближних. (…) Наконец, в сердце помещается такая интимная скрытая функция сознания, как совесть; совесть, по слову Апостола, есть закон, начертанный в сердце». ¹

Как ни парадоксально с точки зрения современной логики, но изумительно глубоко сказал о мистической сущности сердца Ф. И. Тютчев: «Корень нашего мышления не в умозрительной способности человека, а в настроении его сердца». Это признание гениального поэта, который был и гениальным философом. Неповторимая оригинальность тютчевского стихотворчества состояла именно в этом сопряжении философской мысли и поэтической образности. И. С. Тургенев выразил эту особенность так: «Каждое его стихотворение начиналось мыслью, которая, как огненная точка, вспыхивала под влиянием глубокого чувства или впечатления…»

Не удивительно, что именно Тютчеву принадлежит одно из самых глубоких размышлений о природе человеческой мысли, о той драме сознания, которую новоевропейское человечество переживает до сих пор. Речь идет о его поэтическом шедевре «Фонтан» (1836).

К тютчевским временам концепция личности была радикально пересмотрена западно-европейской философией. Христианский «сокровенного сердца человек» был переведен еще Декартом в «мыслительную субстанцию», что привело к абсолютизации рассудочного сознания в Европе. Обожествивший себя человеческий разум, оторвавшись от духовного центра захотел заместить собой целое. «Знание – сила» – таков постулат современной цивилизации, отсюда «наивно-горделивая самоуверенность легкости всезнания» (Г. В. Флоровский).

О чем же размышляет Ф. И. Тютчев в стихотворении «Фонтан»? А он задается вопросом, вонзающимся в сознание как «ранящий шип», вопросом мучительным и древним, являющимся глубочайшим человеческим переживанием, – это вопрос о величии и ничтожестве человека. И в качестве аргумента Ф. И. Тютчев берет то богоподобное качество, которое искушает современного человека сильнее всего, – способность к познанию через творческое напряжение мысли. Сам наделенный замечательным умом, он любуется мощью, энергией и красотой человеческой мысли. Какой удивительный образ возникает в стихотворении; мысль уподоблена сияющему фонтану, пламенеющему в солнечных лучах и похожему на «огнецветное» живое облако. Это образное представление связано со световыми характеристиками: сияние, пламя, огонь, луч. Огненная энергия мысли устремлена к небу, это не ползучее эмпирическое мышление, распластанное по горизонтали материального мира. «Как жадно к небу рвешься ты!» – восклицает поэт.

Но, коснувшись «заветной высоты», как бы ударившись о заповеданный предел, фонтан раздробляется в огнецветную пыль, потому что «ниспасть на землю осужден». Всмотревшись, заметим, что низвергающаяся вода сравнивается с влажным дымом, пылью, облаком. А затем следует это горькое тютчевское (общечеловеческое) сетование, подчеркнутое протяжностью начального междометия:

«О смертной мысли водомет,

О водомет неистощимый!

Какой закон непостижимый

Тебя стремит, тебя мятет?»

На что обратим внимание? В римские времена латинское слово «фонтан» переводилось как ключ, родник, источник. В позднейшие века искусственные фонтаны становятся украшением городского ландшафта. Русское слово водомет обнажает механическую суть изобретения. Итак, фонтан как водомет – механизм. Водомет смертной мысли – рациональный механизм. Позднее, через пятнадцать лет, Ф. И. Тютчев переведет механическое определение мысли в органическое измерение в стихотворении «Волна и дума» (1851).

«Дума за думой, волна за волной, –

Два проявленья стихии одной;

В сердце ли тесном, в безбрежном ли море,

Здесь – в заключении, там – на просторе, –

Тот же всё вечный прибой и отбой,

Тот же всё призрак тревожно-пустой».

Мысль здесь определена как проявление стихии. Слово стихия на древнегреческом языке означает природное первоначало. Движение наших дум уподоблено жизни морской волны, подчиненной физическому закону прилива и отлива. Так и думы, словно психические волны, приходят к нам и уходят в своем собственном прихотливом ритме, изматывая сердце тревожной суетой. Тютчев-философ очертил границы человеческого ума и назвал поток дум пустым призраком, похожим на дым, пыль или облако. И как бы упорно ни стремилась смертная мысль отомкнуть врата небесной тайны, она осуждена на земные пределы:

«Как жадно к небу рвешься ты!

Но длань незримо-роковая,

Твой луч упорный преломляя,

Свергает в брызгах с высоты».

Тютчев-поэт подарил нам пронзительный опыт неустанного человеческого стремления к небу и глубокого мистического трепета, запечатленного в образе «незримо-роковой» длани. Вот комментарий одного из лучших русских богословов ХХ века: «Человек создан для знания Бога. Но знание это – не то рассудочное знание о Боге, которое, сколь бы ни было оно формально и объективно правильным, все равно остается в пределах и частью знания падшего и раздробленного, обессиленного грехом, утерявшего доступ к сущности познаваемого и потому переставшего быть – встречей, общением, единством».²

Когда-то Дионисий Ареопагит изрек: «Бог существует сверхъестественно и сверхразумно познается»³. Вера, таким образом, превосходит разум, прикоснувшийся к собственной ограниченности. «Самое великое, что бывает между Богом и человеческим сердцем – это любить и быть любимым», – утверждают великие подвижники.

1Вышеславцев Б. П.Этика преображенного эроса. М.,1994. С.271-272.

2Шмеман А., прот. Евхаристия. Таинство Царства. С.212

3Мистическое богословие. Киев.1991. С.11.

Л. Н. Болтовская