Из лекции первого завуча Свято-Иоанновских курсов
Станислава Александровича Королева († 2016)
Дорогие братья и сестры, это страшное недоразумение, страшная наша необразованность, обскурантизм, мракобесие!
Когда мы отвергаем культуру — мы мракобесы. Если у нас нет вкуса к культуре, то тем более у нас никогда не будет вкуса к тому, что выше культуры. Поэтому часто встречаются в религиозной литературе такие вещи, которые читать нельзя -настолько это все лживо, настолько экзальтированно. Экзальтация — это чувственность или, лучше сказать, страсть.
Вы никогда не задумывались над тем, почему Господь именуется воплощенным Логосом, Умом? Следует изучать соотношение науки и религии. Наука одним концом сама себе принадлежит, то есть стихии счета, эксперимента и всему, что с этим связано, а другим концом она метафизична, то есть глубоко философична.
Вот, например, парадокс: в Греции, в стране, где святыми считались вещи, обожествлялась внешняя природа, науки не должно было быть как таковой. Потому что греки освящали то, на что они смотрели, соединялись с этим сердцем, душой, традицией, а не подходили только разложительно,
умом, теорией… Ведь нынешнее понимание слова «теория» совершенно противоположно тому, которое было изначально в Великой Греции. Греция является основоположницей, колыбелью классического образования вообще. И великая катастрофа то, что у нас нет классического образования, — это была бы потрясающая подмога для воцерковления…
Есть лик, лицо и личина. Лик — это наивысшая характеристика лица, когда оно присуще святому. Лицо — это дуализм в человеке, когда он может обернуться и к лучшему, и к худшему. Лицо совершает выбор куда стремиться: вверх, к лику (когда мы воцерковляемся, мы идем к лику) или вниз, к личине (когда нам ни воцерковления, ни хорошего поведения не надо). Тогда мы — лицемеры, если мы в личине.
С Любови Орловой началось подтягивание лица. Она первая начала, советская актриса голливудского типа. Но когда она подтягивала лицо, она не понимала одной простой вещи — что она роняет возможность своего лица стать ликом и опускается до личины. Все женщины, артистки, подтягивающие свое лицо, оличиниваются, становятся лицемерками в буквальном смысле слове. Ведь каждая морщинка на нашем лице соответствует какомуто событию нашей внутренней жизни. И она нам дороже дорогого, если мы вспомним, с чем она связана. Но мы с вами, к сожалению, живем в век не традиции, не уклада. Мы живем не в деревне, где все копится, собирается, становится единым, а живем в городе, который образовал Каин, на поприще титана-богоборца Прометея…
***
Как вы понимаете, что такое красота? Я бы за одно точное определение этого понятия сразу бы ставил пятерку и отпускал бы человека по высшему разряду с почетом, так как это значит, что человек может преподавать. Красота — это одно из имен Божиих. Но если Красота выступает сама по себе, то есть это голая Красота, не поддержанная двумя другими составляющими — Истиной и Добром (а это Троица — Истина, Добро и Красота), то она превращается в демоническую силу.
Самый лучший пример — «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». Вы помните, во что превратилась царица в поисках некой красоты?
Для чего она все время держала при себе зеркальце?
Свет мой, зеркальце! скажи,
Да всю правду доложи:
Я ль на свете всех милее,
Всех румяней и белее?
Смотрела, смотрела в это зеркальце и в какой-то момент сорвалась:
Тут её тоска взяла,
И царица умерла.
А тоска — это прежде всего свидетельство о глубочайшем внутреннем нестроении.
Пушкин пишет:
Высока, стройна, бела,
И умом и всем взяла…
Но ум у женщины, намекает поэт, как бы излишен, когда он начинает проявляться самостоятельно, а не входит в некую целостность, именуемую мудростью. Пушкин — настолько тонкое явление, что о его тонкости мы еще даже не подозреваем. Я не знаю, какой спецкурс важнее для вас — по науке и религии, по Шекспиру или по Пушкину… Шекспир — тоже величайший апологет веры, которого надо читать, понимать и чувствовать… Так вот, взяла тоска царицу, и царица умерла. Она все время смотрелась в зеркальце. Царевна же, как вы знаете, ни в какие зеркальца не гляделась. Но зато ее знало все мироздание! Помните, когда королевич Елисей помчался за
ней, он спрашивал у всех стихий мира — у солнца, у месяца, у ветра… И ониее знали! Животный мир — посмотрите, ведь собака жертвует жизнью за нее!
Пёс на яблоко стремглав
С лаем кинулся, озлился,
Проглотил его, свалился
И издох. Напоено
Было ядом, знать, оно.
Семи богатырям, которые пришли увидеть мертвую (спящую) царевну, пес сымитировал то, что произошло: съел это яблоко и издох. Он пожертвовал жизнью за такую девушку, такую женщину, такую душу! Кстати, здесь у Пушкина есть одна тончайшая вещь:
Что за диво!
Всё так чисто и красиво.
Кто-то терем прибирал,
Да хозяев поджидал.
Кто же? Выдь и покажися,
С нами честно подружися.
Коль ты старый человек,
Дядей будешь нам навек.
Коли парень ты румяный,
Братец будешь нам названый.
Коль старушка, будь нам мать,
Так и станем величать.
Коли красная девица,
Будь нам милая сестрица.
Чувствуете? Ни пола, ни возраста. Кто ты? Что-то чудесное, потому что это дом семи румяных усачей, где должны быть авгиевы конюшни, но они возвращаются и видят, что их терем прибран, чист. Кто же ждал их в доме после охоты? Оказывается, вот это маленькое дивное существо, которое ни-
когда не смотрелось в зеркальце, чтобы удостоверить свою красоту, но которое являло собой Истину, Добро и Красоту.
Да, только так и может пониматься Красота как имясловие Божие — как Добро, Полнота и Благо. Всякое расчленение этой троичности ведет к искаженному пониманию Красоты — например, как эстетики. Есть огромная разница между истинной Красотой как именем Бога и эстетикой. Вот, пожалуйста, вам и риск эстетического:
Высока, стройна, бела,
И умом и всем взяла…
Царица очень красива. Вы помните, что зеркальце дважды сказало:
Ты на свете всех милее,
Всех румяней и белее.
Но в то же время оно делало оговорку — «но»:
Но царевна всё ж милее,
Всё ж румяней и белее.
Или:
Но живёт без всякой славы,
Средь зелёныя дубравы,
У семи богатырей
Та, что всё ж тебя милей.
Приведу другой пример из литературы. У Толстого в «Войне и мире» есть чудовищная по своей своенравности женщина — княгиня Элен Курагина.
Разве она не царицей описана? Все время ходит в потенциальной тоске, в некой невыразимости хвастовства по поводу своего величия и внешней красоты. Воистину, Пушкин после себя раздал темы всей русской литературе, абсолютно всей! Недаром Достоевский в речи о Пушкине сказал: ты оставил нам тайну, которую мы до сих пор разгадываем.
Если бы мы с вами тоже попытались разгадать эту тайну, мы бы обязательно вышли на серьезные разговоры на тему богословия, Истины, Добра и Красоты и поговорили бы о том, почему же все-таки прав Достоевский, сказав, что «Красота спасет мир». Я оставляю вас с этим вопросом, потому
что есть вещи, которые могут быть определены только в систематическом, без пропусков, разговоре…
