НЕУЗНАННОЙ ВЕРНУСЬ ЕЩЕ Я К ВАМ….
И знаю, будет долгая разлука,
Неузнанной вернусь еще я к вам…
«Руфь», 1916
Знакомство с темой матери Марии – монахини Марии (Скобцовой), погибшей в концлагере Равенсбрюк в 1945 г., состоялось осенью 1976 года. В наш, тогда еще историко-краеведческий, музей неожиданным образом попала небольшая повесть Е. Микулиной «Мать Мария», опубликованная в 1973 году в Казахстане, в альманахе «Простор». (Это уже спустя годы она была дополнена и переиздана в Москве, в издательстве «Правда»). В повести о матери Марии излагались и хорошо известные нам события, происходившие в Анапе в 1917-18 годах. Альманах с повестью, изданной в Казахстане, по воле случая передала в музей жившая в Геленджике анапчанка, дочь Петра Разумихина. Ее отец погиб вместе с председателем ревкома, большевиком П. И. Протаповым, 16 апреля 1918 года… Узнаваемость описанных в повести подлинных событий и имен была полная.
А значимость этим первым сведениям, как по форме так и по существу, придавал тот факт, что свидетельство о связи имени монахини Марии с Елизаветой Юрьевной Кузьминой-Караваевой (урожденной Пиленко), как эстафету из первых уст, принесла в музей (спустя пятьдесят восемь лет после известных событий!) дочь, родившаяся в 1918 году в семье П. Разумихина, соратника П. И. Протапова, имя которого увековечено в городе Анапе.
Вскоре, в сентябре 1977 года, в Литературной газете была опубликована статья Евгения Богата «История одной любви». В теме, избранной журналистом и повествующей о бесконечно высоких чувствах Елизаветы Юрьевны к А. Блоку. Е. Богат опубликовал тогда сокровенное – письма Елизаветы Юрьевны к Александру Блоку, в том числе и письма из Анапы и Джемете. И именно это стало для многих как бы важнейшим событием в жизни Елизаветы Юрьевны той поры – для тех, кто соприкасался с её биографией или изучал ее впервые, – «она любила Блока».
К сожалению, до нас в то время не дошла статья Игоря Александровича Кривошеина (опубликованная в газете Московской патриархии в 1972 г.) о деятельности в годы войны в Париже Лурмельского комитета. Материал содержал важнейшую документальную информацию из первых уст участника французского антифашистского движения Сопротивления об участии матери Марии в этом движении и ее гибели в концлагере.
Впрочем, не дошли до нас в ту пору и публикации других авторов.
Монахиня Мария возникла в анапском музее из мнимого небытия, как бы затерявшаяся в чужом краю и забытая в родном, родственница из далекого прошлого…
Хотелось найти подтверждения и этому родству, и этой теме в архивах и материалах музея, но, кроме фамилии Пиленко, известной по истории землепользования в нашем районе в Х1Х-ХХ в.в., больше ничего тогда обнаружить не удалось. Это стало для нас неожиданностью и породило неясные сомнения…
А она, Елизавета Юрьевна, как оказалось, еще в недалеком прошлом (в 1915-16 годах) почти пророчески писала в своей поэтической книге «Руфь», словно бы обращаясь к нам:
И знаю, будет долгая разлука;
Неузнанной вернусь еще я к вам.
Так, верю: не услышите вы стука
И НЕ ПОВЕРИТЕ СЛОВАМ.
Официальное признание темы в полном объеме – поэтесса, эсерка, эмигрантка, наконец, монахиня… в те времена сдерживалось идеологическими шорами. Как много опасений было вплоть до награждения ее в 1985 году, в сорокалетнюю годовщину победы над фашизмом, орденом Отечественной войны II степени за участие во французском антифашистском движении Сопротивления, посмертно!
Продолжение нашего знакомства с этой темой неожиданно произошло в 1978 году. В летнюю пору на отдых в Анапу приехала актриса Минской филармонии Лидия Васильевна Маркалева. Встреча с ней и определила для нас некоторые ориентиры. Однако, возвращаясь к тем годам, невольно возвращаешься и к тому ощутимому противодействию, которым сопровождался приход матери Марии на Анапскую землю. Та же встреча с Л.В. Маркалевой обозначилась этим сопротивлением, если не сказать – негласным запрещением.
В кабинет директора нашего музея на улице Протапова пришла довольно яркая женщина в весьма возбужденном состоянии. Представившись, она неожиданно спросила в почти утвердительном тоне: «Вы, конечно же, знаете о монахине матери Марии, жизнь которой связана с Анапой?». Получив подтверждение (спасибо дочери Петра Разумихина, познакомившей нас с повестью о матери Марии!), она продолжала: «Так вот, мою авторскую литературно-биографическую композицию о матери Марии, которую я исполняю со сцены в Минске и по линии общества Знание, в Анапском горкоме отказались принять! У них, видите ли, своих лекторов хватает!». И она с возмущением воскликнула: «Как можно, ведь она ваша и надо, чтобы о ней знали все в городе! Надеюсь, вы не откажетесь встретиться со мной. Я собирала материал о монахине Марии, о поэтессе Елизавете Юрьевне Кузьминой-Караваевой, и вам это будет интересно». (Актриса Л. В. Маркалева, как оказалось впоследствии, работала над темой как профессионал, в чем мы убедились не раз).
Я с готовностью согласилась, не подозревая, какой знаковой станет и эта встреча, и тот вечер, который мы решили провести в музее.
Примечание. Март 2005 года.
Много лет спустя, когда музей готовился проводить большой вечер памяти монахини Марии в центре народной культуры Анапы, и мы писали сценарий устного журнала по теме «Крестом отмеченные латы», а репетировали в археологическом отделе на Набережной 4, на заповеднике Горгиппия, произошел небольшой эпизод, запомнившийся мне своей неожиданностью и маленькой Нечаянной радостью. Тогда, для создания музыкального сценария, музей решил пригласить директора музыкальной школы, музыковеда с консерваторским образованием, блестящего ведущего музыкальных вечеров (петербургская школа) – Анну Г. Она помогла нам справиться с музыкальной частью вечера и, познакомившись со сценарием, согласилась быть ведущей, глубоко и трепетно осознав исключительность судьбы и трагической гибели монахини Марии. В один из вечеров в музее, когда мы собрались на репетицию, она рассказала мне сон, приснившийся ей. Во сне монахиня Мария в своем длинном темном облачении быстро шла с двумя спутниками по улице рядом с археологическим заповедником и рассказывала об исторических зданиях разного времени, называя и указывая их. Они очень спешили, полы ее одежды развевались то ли от скорости, то ли от ветра… Для меня этот рассказ был неожиданностью, впрочем, как и то, что А. А. Г. на проведение вечера памяти матери Марии спросила благословения у священника отца Виктора (Полянкина), благочинного и настоятеля храма Святого Онуфрия Великого – храма, прихожанкой которого некогда была и Елизавета Юрьевна, храма, в хоре которого по церковным праздникам ныне поет А. А. Г.
У этой истории есть продолжение, о котором я расскажу немного позже.
ПЕРВЫЙ ВЕЧЕР В МУЗЕЕ
И, помню, сказала я: «Где же другую
Найдешь ты, зажженную кровью зари…»
( Е. Ю. Кузьмина-Караваева, «Скифские черепки», 1912 г)
Прежде всего, встречу сотрудников, друзей и почитателей музейного духа в культурной жизни города решили провести не в основном в то время здании краеведения, а на Набережной, в здании с недавно созданной экспозицией на археологическом заповеднике Горгиппия, причем в зале античной керамики. Именно это совершенно практическое решение вызвало тогда неожиданный, нам тогда еще не понятный, восторг актрисы: «Ах, наш вечер о поэтессе будет проходить в «скифских черепках»»! Первое созвучие темы встречи, места и образа древней родины в поэтической книге Елизаветы Юрьевны «Скифские черепки» – вот он, первый знак родства, анапской сути в творчестве и жизни матери Марии. На него сразу обратила внимание актриса Л. В. Маркалева.
В памяти сохранились многие детали этой первой встречи памяти Матери Марии.
Освещение в небольшом зале, где, по просьбе актрисы, мы зажгли свечи, чтобы поддержать свет угасающего вечера и создать настроение, сливалось с отсветом уходящего за горизонт солнца. В окнах, выходящих на северо-запад, к морю, постепенно заалела вечерняя заря, расплывшаяся над морем.
«Распростертые зори» объединили светлую и трогательную тему детства, юности и любви к Александру Блоку, – в первом отделении, и самоотверженность подвига и трагическую гибель матери Марии – во втором. Полуторачасовой сценический монолог – действие Лидии Васильевны, одетой в длинное белое кружевное платье в первой части и в глухое длинное черное платье – во второй, объединил разгоревшийся в окнах алый свет вечерней зари над морем, тревожный, как огненный знак жизни и огнепального ее конца. Этот алый фон вторгался в наше постижение значимости судьбы невольно, завораживая силой света. Мы были покорены.
Конечно, после этой встречи и блистательного монолога актрисы Л. В. Маркалевой интерес к судьбе матери Марии в Анапском музее стал живым. В жизнь музея вошли поэзия и любовь Елизаветы Юрьевны, трагедия войны и подвиг матери Марии, жившей когда-то на нашей земле, где «отражает прибой распростертые зори»…
Так, в первый раз, спустя десятилетия, мать Мария пришла в этот зал и в этот дом. Как выяснилось позднее, в нем Елизавета Юрьевна бывала довольно часто в начале прошлого века. Мы узнали об этом спустя годы, когда уже были открыты сначала выставки, а потом и мемориальная экспозиция « Возвращение на родину» (в этом же доме). Мы открывали этот зал вступительными строчками из ее стихов, избранными нами при ее негласном согласии, в октябре 1999 года:
Принимаю с любовью мой дом
За зеленой оградою сада.
Потому что я знаю – так надо,
Чтобы все сочеталось в одном.
…
Фамильный портрет Елизаветы Пиленко.
С актрисой из Белоруссии мы подружились надолго.
Тогда же, в 1978 году, возникло вполне понятное желание увидеть портрет монахини Марии. Какая она была? Лидия Васильевна могла лишь частично удовлетворить это желание. С нею была афиша для рекламы концерта-монолога, на которой был отпечатан портрет матери Марии в профиль. Впрочем, это был портрет, как мы узнали позже, не монахини Марии, а Елизаветы Юрьевны. Портрет был очень скуп не только на детали, но и в передаче образа – то ли молодая поэтесса, то ли молодая монахиня… Как мало мы тогда знали о ней.
Л. В. Маркалева обещала в следующий приезд привезти копии фотографий, стихов, писем, статей. Она выполнила свое обещание и привезла музею два общих снимка – копии фотографий гимназической поры, свои рабочие записи. Сотрудницы музея по очереди переписывали отдельные стихи, письма, очерк Елизаветы Юрьевны. (Они до сих пор в архиве музея.).
А вот с портретом все было зыбко. На афише он казался незаконченным. И хотя актриса уверяла, что для клише афиши портрет был выполнен профессиональным художником в Минске, типографская распечатка рождала чувство какой-то недостоверности или незавершенности.
В памяти остался рассказ, а точнее упоминание Л. В. Маркалевой, что копия этого портрета делалась художником из Минска по фотографии парного портрета, на котором Елизавета Юрьевна была изображена вдвоем (то ли с братом, то ли с мужем?), и взят он был из книги, изданной за рубежом. Вспомнилась и немаловажная деталь, – это упоминание Лидии Васильевны, что есть не уточненные данные о том, что это ее «автопортрет»… Тогда мы и не предполагали насколько верным может быть это упоминание, так как не ведали, что она – будущая мать Мария, а тогда еще Елизавета Юрьевна, – была не только поэтом, но и художником.
Годы спустя, нам довелось увидеть эту фотографию парного портрета, на котором Елизавета Юрьевна изображена в профиль с братом Дмитрием Юрьевичем Пиленко. Фотография из книги о Матери Марии на французском языке, (зарубежное издание, автор Стратон Смит) была размещена в круге. Возможно, парный портрет создавался для домашнего семейного уголка.
Л. В. Маркалева привезла и подарила музею рисунок, выполненный минским художником для афиши – профильный портрет Елизаветы Юрьевны, копию с фотографии в книге, без второго профиля – брата Дмитрия, и без овала или круга, как это было на репродукции в книге. Поэтому, по-видимому, он и казался незаконченным, особенно на афише.
Для нас это был первый ее портрет, увиденный в музее в 1978 году и пришедший к нам в Анапу в начале пути возвращения ее на родину (ведь архив семьи из рода Пиленко, рода, из которого она происходила, здесь «рассыпался во времени», а архив монахини Марии – остался за рубежом).
Согласитесь, что изначально существует в этом портрете некая загадка в заданной форме изображения – два профиля в круге. Он значителен по замыслу. Ускользающая значимость, которая чудится в нем, ассоциируется невольно с античными древнеримскими парными изображениями царствующих особ на монетах, геммах и т.д. Возникал вопрос: откуда мог возникнуть этот, в своем роде, канонический прием?
В наших экспозициях и выставках мы все-таки долго не решались использовать этот портрет, пытаясь найти ответ на наши сомнения.
Эта история получила неожиданное продолжение. И связано оно оказалось с русским зарубежьем, а именно – с Францией, где сохранялись архивы матери Марии и был впервые в шестидесятые годы, после войны, опубликован парный портрет сестры и брата Пиленко, когда в Союзе еще мало знали о судьбе монахини матери Марии (Скобцовой), кроме сведений общего характера…
В октябре 2001 года в Анапу на конференцию памяти матери Марии из Франции приехали ее близкие родственники – троюродный брат Сергей Владимирович Пиленко и его племянница Даниель Вернье, тоже урожденная Пиленко.
Небольшое уточнение родственных связей: Сергей Владимирович Пиленко родился в Анапе 17 (3 октября ст. ст.) 1914 года. А 18 октября Елизавета Юрьевна здесь, в Анапе, в храме Святого Онуфрия Великого, крестила свою дочь Гаиану, и восприемником ее при крещении был отец Сергея – Владимир Илларионович Пиленко, двоюродный дядя Елизаветы Юрьевны…
Приехав на конференцию, Сергей Владимирович передал музею целый ряд фотографий и копии документов, подготовленных им к поездке на родину. Среди них были копии воспоминаний С. Б. Пиленко – мамы Елизаветы Юрьевны и ксерокопия книги Стратона Смита (другого издания). Передавая копию книги, он сказал: «Я считаю, что это лучшая биографическая книга о жизни Елизаветы Юрьевны. Жаль, что она не переведена на русский язык. Может быть, когда-нибудь…». ( В фонде музея уже была книга этого автора, упомянутая выше).
Сергей Владимирович Пиленко и сам не подозревал, что в материалах, переданных музею, он вручил нам ключ к отгадке замысла парного портрета брата и сестры Пиленко. Он таился не в ксерокопии книги на французском языке, а в воспоминаниях мамы матери Марии – С. Б. Пиленко и касался ее родословной («Мои воспоминания» Часть 1. Париж, 1955 г.).
В папке с документами оказалась и редчайшая фотография, имеющая отношение к ее воспоминаниям, с пометками на французском языке, сделанными от руки.
Софья Борисовна Пиленко, урожденная Делоне (1863-1962 г.г.), по материнской линии была из рода Дмитриевых-Мамоновых. Вот что, в частности, она пишет о своей матери –Софье Александровне, родной бабушке Лизы Пиленко:
« Мама была из очень аристократической семьи Рюриковичей. В гербе Дмитриевых Мамоновых был ангел – Киевский герб и птица на пушке – Смоленский. Один из прадедов маминого отца был женат на царевне Прасковье Ивановне, родной племяннице Петра Великого и сестры императрицы Анны Иоанновны».
Опуская удивительные истории из жизни многочисленных именитых предков Софьи Борисовны, обратимся к ее памяти о бабушке Лизы Пиленко: «Когда я вышла замуж, мама жила с нами, ей многие говорили: «Напрасно вы едете к молодоженам», но мама не боялась, а когда у меня родилась дочь (Лиза – авт.), то мой муж (Юрий Дмитриевич Пиленко – авт.) говорил мне: «Ты не сердись, ты знаешь как я тебя люблю, как я люблю мою мать и сестер, но я молюсь, чтобы наша дочка была похожа на твою мать».
В воспоминаниях Софьи Борисовны излагается история уникальных реликвий, которыми владели предки и судьба которых тесно связана с историческими событиями России. Особое место среди них занимали портреты:
«…И от мамы, и от тети (Елизаветы Александровны, в замужестве Яфимович, – крестной матери Лизы Пиленко – авт.) у меня было много портретов» – пишет Софья Борисовна, – «…самые старинные генерал-прокурора Ягужинского, Марии И. Нарышкиной – это миниатюра знаменитого Боля и др. все исторические. Незадолго до революции в Петербург приезжал художник и знаток искусств Дени Рош. Одна из моих знакомых привела его ко мне, зная, что у меня много замечательных вещей. Он особенно восхитился миниатюрами и попросил их сфотографировать».
История эта продолжилась уже в эмиграции, во Франции. Софья Борисовна продолжает именно ее: «И вот здесь, в Париже она (знакомая – авт.) привезла мне от него фотографии их. Это, конечно, не то, что миниатюры, но все-таки я рада, что они у меня есть, признательна и знакомой и Дени Рошу». (Воспоминания, стр. 23 ).
(Рассказывая о судьбе некоторых миниатюр, семейных реликвий, Софья Борисовна вспоминала, когда и кому она передавала их, или дарили родственники кому-то в давние времена, и очень надеялась на то, что некоторые, переданные во дворец в Петербурге, «сохранились, в частных руках они были бы отобраны и проданы за границу…»).
На фотокопии снимка, сделанного французским художником Дени Рош в России в начале прошлого века, и попавшего от Сергея Пиленко в мемориальный фонд матери Марии в Анапском музее в октябре 2001 года, оказались фотографии миниатюр – портреты целой плеяды исторических личностей. Девять миниатюр – три женских портрета, а остальные мужские, в том числе Дмитриевы-Мамоновы, Каменские, М. И. Нарышкина, Яфимовичи, П. И. Ягужинский. Некоторые из портретов-миниатюр размещены в овале, но все они собраны на одном бронзовом или латунном панно в форме круга.
На лицевой стороне фотографии, под изображением панно с миниатюрами сделана общая надпись на французском языке о том, что это родословная Софьи Борисовны Делоне, из рода медика французской армии, относящегося к 1912 г. и о том, что хранится панно с родословной в Петербурге…
Так неожиданно мы, кажется, пришли к искомому прообразу, вдохновившему когда-то Елизавету Юрьевну к подобному изображению в виде фамильного портрета представителей рода Пиленко – брата и сестры, изображенных вместе в круге, как миниатюры на латунном круге-панно. У брата и сестры была не только одна фамилия, но и отчество по имени их отца Юрия. (Елизавета Юрьевна с детства очень любила своего отца, рано ушедшего из жизни. И весь народ, живущий на земле Гостагая (читай Анапы) в житийно-философской повести «Юрали» (1915 г.), она называла «юралиными»).
После смерти отца – Юрия Дмитриевича Пиленко (1857-1906 г.г.) наследниками этой ветви, вообще-то многочисленного рода Пиленко, остались дочь Елизавета и сын Дмитрий, младший в семье и названный в честь деда – генерал-адъютанта в отставке Дмитрия Васильевича Пиленко. Возможно, в начале первой мировой войны, на которую брат Елизаветы Юрьевны, студент юридического факультета, уходил добровольцем в 1914 году, и возникла идея создания парного портрета… рода Пиленко-«Юралиных». Именно тогда вся небольшая семья Ю. Д. Пиленко ездила в Петербург проводить сына и брата. На сохранившейся общей памятной фотографии, где Дмитрий Пиленко в военной форме и с оружием, совсем еще маленькая Гаиана на руках ее няни Фроси рядом со стоящей Елизаветой Юрьевной. Софья Борисовна и Дмитрий сидят перед ними.
За участие в боях на фронте первой мировой войны Дмитрий Пиленко был награжден Георгиевским крестом. Он приезжал домой в Анапу после награды ненадолго. В условиях начавшейся гражданской войны в 1918 году он вернется в Анапу, и в период отступления деникинских войск, в Крыму, в апреле1920 года, будучи в их составе, Георгиевский кавалер Дмитрий Юрьевич Пиленко погибнет от тифа.
Думается, что фамильный рисованный автопортрет сестры с братом Пиленко, единственный в своем роде, был создан Елизаветой Юрьевной перед началом бурных событий 1914-20 годов. Он, возможно, был первым и последним.
В 1921 году сына своего Елизавета Юрьевна назовет по имени своего отца – Юрием. Находясь в эмиграции в Париже во время второй мировой войны, в феврале 1943 года он будет арестован и погибнет в концлагере Дора в феврале 1944 года. Ее сын Юрий – по крещению Георгий Скобцов и монахиня Мария (Скобцова) будут причислены к лику мучеников в январе 2004 года…
(Это важные штрихи к вопросу осознания родословной по линии Пиленко, и они подтверждаются Елизаветой Юрьевной, создавшей этот рисованный портрет).
Поиск подлинника парного портрета брата и сестры Пиленко не закончен. Отвечая на наш запрос, живущая в Германии дочь священника о. Димитрия Клепинина Елена Дмитриевна Клепинина-Аржаковская, у которой хранится часть архива матери Марии, тоже сослалась на книгу Стратона Смита…
Исследователь и биограф жизни матери Марии петербуржец А. Н. Шустов подтвердил со слов одной знакомой (Пиленко или Делоне) в Петербурге, что она видела такой парный портрет у петербуржских родственников Софии Борисовны в очень давнюю пору… А может быть, портрет еще цел?
В музей копийный экземпляр автопортрета, фамильного по замыслу, пришел первым (и теперь уже надолго), он вернулся в Анапу, где проживала многочисленная ветвь рода Пиленко, оставив на этой земле немало добрых дел и памятных знаков, проступающих на фоне событий, связанных с историей этой земли.
Следует отметить, что первыми подлинными мемориальными экспонатами, пришедшими в анапский музей, стали две поэтические книги Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой анапского периода ее жизни: «Скифские черепки» (1912 г.) и «Руфь» (1916 г.). На обоих сборниках характерный дарственный автограф – « Пиленко» . Их подарила актриса Лидия Васильевна Маркалева, приглашенная музеем на открытие памятного знака Матери Марии в Анапе к столетию со дня ее рождения – 8 декабря (21 по н. ст.) 1991 года.
Возвращение матери Марии на родину «заверено» ее подписью – «Елизавета Пиленко». Эти книги с автографом хотелось бы назвать «рукотворным присутствием» ее автора. Так сказал бы, возможно, священник Николай Чернокрак, настоятель храма Серафима Саровского и Покрова Пресвятой Богородицы в Париже, где хранятся иконы работы монахини Марии из домовой церкви Покрова Пресвятой Богородицы при бывшем приюте на улице Лурмель. Там, в храме Серафима Саровского в Париже, эти иконы – как «рукотворное присутствие» монахини Марии, священник называет чудом. Для нас – и обозначенный автопортрет, и книги с ее автографом к столетию со дня рождения Елизаветы Юрьевны, и другие события, происходившие вначале нашего постижения жизни монахини Марии на анапской земле, в музее, открывались под знаком Нечаянной радости…
НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ.
На одной из многих встреч в клубе «Ветеран», куда меня пригласили на занятие, проводимое старостой группы для прихожан храма Святого Онуфрия, произошло событие, запомнившееся надолго. Музей пригласили, видимо, потому, что занятие совпало с днем рожденья матери Марии – 21 декабря, и я намеревалась рассказать об анапском периоде ее жизни, то есть, детстве, юности и событиях 1917-18 годов. Программы всей встречи я не знала… Однако, староста Светлана Гундаренко уточнила перед началом занятия, что просит меня сделать акцент на монашестве. Я наскоро перестроилась и решила, что начну рассказ очень значительными для Елизаветы Юрьевны, избранными ею в начале жизни и раскрывшимися позже, уже в монашеском подвижничестве в эмиграции, провидческими строками ее любимого Александра Блока. Это строчки из эпиграфа к главе «Последние дни» в сборнике «Руфь» (1916 год). Мне пришлось зачитать эти строки с листа, чтобы не исказить смысл:
…И не постигнешь синего Ока
Пока не станешь сам, как стезя.
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь
И не поблекнешь, как мертвый злак.
И далее я уточняю по своей записи, да и для того, чтобы не приняли за ее стихи: «Александр Блок. Из цикла «Нечаянная радость». Закончив свой небольшой рассказ о подвижничестве, монашестве в эмиграции, сажусь, с сознанием, что справилась, кажется, вполне. А ведущая – Светлана Г. продолжает занятие: «Сейчас, когда мы с вами собрались в этом зале, в храме служат молебен иконе Богородицы «Нечаянная Радость», и я расскажу вам об этой иконе и об истории, связанной с ней». Она ставит маленькую икону и продолжает рассказ, уточнив, что день этой иконы отмечается завтра – 22 декабря. Я замерла от неожиданности и совпадения начала моего рассказа и осознания Нечаянной Радости, пришедшей на эту встречу. Это поняла и ведущая встречи в день рожденья Елизаветы Юрьевны 21 декабря (8 декабря по ст.ст.).
Так, ненамеренной строкой и сутью, Нечаянной Радостью, но теперь уже надолго, нить наших поисков и открытий связалась с днем иконы Божией Матери «Нечаянная Радость», отмечаемой 9 декабря по старому стилю.
ОБРАЗА
Покров Пресвятой Богородицы.
В самом конце 1998 года, перед началом намеченных работ по созданию и оформлению экспозиции о матери Марии, наш зал отдали под временную выставку изделий из янтаря, привезенную из Прибалтики, из Калининграда. Это казалось несправедливым, так как мы почти три года ждали освобождения зала. Работа снова откладывалась на два месяца.
В это же время в самый канун 1999 года в музей пришли двое мужчин с несколько необычным для нас предложением. Они принесли в музей небольшую икону, исполненную в рельефе на бронзе (очевидно одна из створок бронзового складня со следами цветной эмали) и предлагали ее купить.
Бронзовый образок с изображением Богородицы с распростертыми руками смотрелся, на первый взгляд, как икона Покрова Пресвятой Богородицы. Тема эта очень важная в жизни матери Марии и связана с возвращением ее на родину в Анапу. Еще в октябре 1998 года, в день Покрова, мы решили, что в будущей экспозиции о матери Марии главным экспонатом должна стать, подлинная старинная икона Покрова Богородицы, как знак Родины. Тем более, что в эмиграции, в приюте, созданном ею в Париже на улице Лурмель, была открыта домовая церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы.
В храме Святого Онуфрия в Анапе, куда мы обратились за консультацией по поводу бронзовой иконы, вначале ее тоже приняли за икону Покрова, но, присмотревшись к строчкам вверху иконы, прочли – «Богородица всех скорбящих Радости…»
Тема безусловная, по точности ее приложения к трагедии русского зарубежья, исхода из России в роковые годы скорби и надежды на защиту Богородицы.
Однако 30 декабря наше стремление пробрести эту икону натолкнулось на неразрешимое в тот момент препятствие. У людей, надеявшихся получить очень скромную сумму, не оказалось никаких документов при себе (они, по их словам, были из пригорода Анапы). Все сразу же распалось. Мы были огорчены, так как не надеялись на продолжение этой ситуации в канун нового года.
Какова же была наша радость, когда через две недели, 13 января 1999 г. они прислали женщину с паспортом и иконой. Икона-образок Богородицы Всех скорбящих Радости стала первым приобретением на пути создания мемориальной экспозиции.
С этой иконы начался приход в музей икон, чего не было прежде в музее в таком количестве и в такой последовательности, не планировалось это и планом будущей экспозиции. Иконы приходили одна за другой в январе, феврале, марте 1999 г. и далее. И пусть вам это не покажется надуманным, но спустя три года, когда мемориальная экспозиция была уже открыта, в книге священника отца Сергия Гаккеля мы встретили объяснение этому «пришествию». У наших икон, как оказалось, была особая знаковая роль в духовной жизни Матери Марии, проявлявшаяся для нас по мере постижения мемориальной темы. Стало возникать и продолжало утверждаться осознание незримой связи происходящего сегодня с событиями прошлого в сути или в духе, как говорится. Понятие случайности прихода этих икон к началу построения и в ходе создания экспозиции о матери Марии, постепенно стало заменяться пониманием безусловной необходимости этих икон для мемориальной экспозиции. Оно было нашим неожиданным откровением, данным нам в силу соучастия в воссоздании духовной жизни подвижницы, была ответом на происходившее. Мы учились видеть, слышать и понимать. Не сразу.
«Бодрствуйте, молитесь обо мне все, держащие души моей осколок…» – писала Елизавета Юрьевна в «Руфи» в1916 году.
Воздвижение Креста Господня
Особенно запомнился приход иконы «Воздвижение Креста Господня». С первых дней марта к нам в музей зачастила москвичка, сотрудница музея при Крутицком подворье. Она была хорошо знакома с историей иконописи, а к нам расположилась не столько из-за археологии, сколь из-за строящейся экспозиции о матери Марии, что было ей близко по духу. В один из ее приходов в кабинет вошли двое молодых предпринимателей (так они представились), и предложили нам три иконы, объяснив, что им срочно нужны деньги в сумме нескольких тысяч рублей. Одна из икон – «Въезд Господа в Иерусалим», была работы грузинских иконописцев, в золоченой раме. Очень красивая и дорогая, по-видимому. Вторая – «Богородица Умиление». И, наконец, третья – на доске, без оклада и рамы – «Воздвижение Креста Господня». Мы ахнули. Подлинность и ценность этих икон нам сразу же подтвердила московская гостья, причем она почему-то стала сразу же говорить о третьей иконе, о том, что это большая редкость. Но и мы как-то почувствовали, что нам нужна именно эта икона для темы матери Марии.
Больших денег на покупку у нас не было, а продавать одну икону они не собирались, ссылаясь на нужду в деньгах, и не оценивали их отдельно каждую. Посетовав на обстоятельства, мы возвратили иконы владельцам, задержав третью икону. И прощаясь, почти ни на что не надеясь (они собирались проскочить в Новороссийск), я подошла к ним с этой иконой и, потому что не было сил ее просто отдать, завершила встречу неожиданной для самой себя просьбой, почти мольбой. Я просила, в случае их неудачи с продажей, никому не отдавать икону «Воздвижение Креста Господня», а вернуть ее нам. Я обещала заплатить свои личные деньги… Сумма, которая следовала за этими словами, была в минимальных, не соотвествующих для них размерах. Это понимали и мы, и продавцы. Они уехали…
А через два дня, вернувшись в чужую для них Анапу, они передали директору эту икону, получив за нее условную плату… то есть, практически, подарили ее музею.
Вечером следующего дня мне пришлось говорить по телефону со старостой Св.-Онуфриевского храма Светланой Гундаренко по поводу книги митрополита Антония Сурожского. Не удержавшись, я рассказала о том, что к нам пришла икона «Воздвижение Креста Господня». Светлана не удивилась, а как-то задумчиво сказала: «Неделя-то какая сейчас идет по календарю пасхального поста?..» И сама себе ответила: «Крестопоклонная».
А в 1935 году во Франции, в день иконы «Воздвижение Креста Господня» – 27 сентября, получило благословение создаваемое общественное христианское объединение социального назначения для служения бедствующим, получившее название «Православное дело». Литургию в церкви Покрова Богородицы при приюте матери Марии на улице Лурмель служил протоиерей Сергий Булгаков. Митрополит Евлогий согласился стать почетным председателем. Мать Мария была и организатором, и председателем Православного дела, ее заместителем был избран К. В.Мочульский, казначеем – о. Михаил Чертков, секретарем – А.Т. Пьянов.
Так икона «Воздвижение Креста Господня», в праздник которой была поставлена «печать» на рождение в эмиграции Православного дела, просуществовавшего до гибели матери Марии, в крестопоклонную неделю Пасхального поста в марте 1999 года, пришла в наш музей и обозначила этот факт в нашей скромной экспозиции
Янтарные образы в экспозиции
Год 1999 начался с иконы Богородицы Всех скорбящих Радости. А вслед за ней как бы заговорила и янтарная выставка в нашем зале. Мы невольно были втянуты в осмысление темы – янтарный край. Чем он близок нам, решившим построить экспозицию о возвращении матери Марии на родину? Ускользавшая прежде связь биографии матери Марии за пределами анапской земли обернулась прикосновением к роли и месту Прибалтики через образы, открытые миром янтаря.
Лизочка Пиленко родилась в Риге, где ее отец Юрий Дмитриевич Пиленко несколько лет служил товарищем прокурора, там же через два года, в 1893 году родился и брат Митя. Крестили их в Риге в православном кафедральном соборе в приделе Рождества Богородицы. Уехали они из Прибалтики в 1895 году, когда в Причерноморье, в своем поместье Хан-Чокрак умер дедушка Лизы – генерал-лейтенант Дмитрий Васильевич Пиленко. С этого времени начинается анапский период жизни семьи сына генерала – Пиленко Юрия Дмитриевича. Связь с Прибалтикой оборвалась, но не навсегда.
В 1999 году на выставке янтаря в нашем зале откровением и прекрасным обретением для музея стали работы художников Калининградского янтарного комбината. Мы смогли найти художественные янтарные символы для выделения в экспозиции важных подлинных мемориальных рукописных и печатных работ Елизаветы Юрьевны, уже поступивших в музей ранее и имевших исключительную мемориальную ценность.
Так, для текста стихотворения матери Марии, рукопись которого хранится в музее, была взята с выставки маленькая иконка из янтаря. В комплексе, открывающемся словами стихотворения:
«Нет, Господь, я дорогу не мерю…», образ Спасителя в белых янтарных одеждах на иконке не просто уместен, он делает обращение зримым, живым, как бы овеществленным, стихотворение обретает силу исповеди перед богом.
Подлинной находкой, зримым образом стала и библейская Руфь из поэтической книги Елизаветы Юрьевны с одноименным названием. Книга с автографом, когда-то подаренная ею гимназической подруге, была вручена музею в год столетия Матери Марии в 1991 году Л. В. Маркалевой. Мемориальная ценность этой книги неоспорима. Для этого комплекса с выставки пришлась и янтарная женская фигурка в древнем классическом одеянии с покрытой головой. Она вырезана из белого дорогого янтаря, именуемого «королевским».
Как символ Библейской Руфи встала она рядом с колосьями в композиции с книгой и идет по земле, закутанная в белый саван:
«И ушла через синий туман
Далеко от равнины Вооза…»
И, наконец, первое поэтическое творение Елизаветы Юрьевны Кузьминой-Караваевой со звучным названием «Скифские черепки» (1912 г.), тоже с автографом: «Елизавета Пиленко», было дополнено янтарным образом – символом. Головка из огненного янтаря создала неповторимый образ в экспозиции, – лик огненной скифянки или курганной царевны, рассказавшей нам о древнем образе нашей земли.
«Потомок огненосцев-скифов,
Я с детства в тягостном плену…»
Обе книги принадлежали когда-то гимназической подруге Елизавете Таль и попали в музей в 1991 году, когда в Анапе отмечали столетний юбилей со дня рождения матери Марии и открыли памятный знак – бронзовый крест на гранитной глыбе, поместив у основания креста строчки :
«Нет, Господь, я дорогу не мерю,
Что положено, то и пройду».
( Монахиня Мария, «Стихи». 1937. Изд. Петрополис.)
Янтарная тема выстроилась логично и по форме и по существу, связав воедино художественное решение отдельных мемориальных. комплексов знаковыми символами из янтаря при построении новой темы в нашем музее – «Возвращение на родину».
Примечание
Янтарный край – Прибалтика, еще не раз заявит о своем родстве с матерью Марией и книгами, и стихами Балтрушайтиса, и исследованиями Тартусского университета.
Так, из рассказа о. Сергия Гаккеля в книге «Мать Мария», изданной за рубежом, мы узнали, что в 1932 году мать Мария ездила в Прибалтику, где посетила женские монастыри, выступала на съезде русского христианского студенческого движения… За время пребывания в монастырях ей успели пошить монашеское облачение. Эта информация натолкнула нас на мысль обратиться в Пюхтицкий Свято-Успенский женский монастырь с просьбой пошить для музея матери Марии монашеское облачение Этот образ, воссоздаваемый в экспозиции музея, несет на себе отпечаток судьбы подвижницы и в комплексе с письмом настоятельницы этого монастыря игумении матушки Варвары (Трофимовой ), приобретает ничем не заменимое значение и роль в мемориальном характере экспозиции, где нашла скромный приют память о знаменитой монахине. (Особую роль в прямой связи с монастырем, находящимся в Эстонии, сыграла жительница Петербурга Светлана Павловна Гусарова в феврале-июне 2007 г. и мы вернемся еще к этой значительной для нашей экспозиции темы).
А здесь обратимся к рассказу Р. И. Рацевич, размещенному в интернете – «Воспоминания о Псковской миссии», где описывается поездка матери Марии в Эстонию во время посещения ею монастырей в 1932г. и участия в съезде Русского студенческого христианского движения. Приведем несколько строк из этих воспоминаний:
«Помню, в 1932 г. приехала из Франции в Эстонию мать Мария (Скобцова), для которой меня по линии РСХД просили быть экскурсоводом и сопровождать по городу Нарве. Выйдя на бульвар, откуда с горы открывался прекрасный вид на реку Нарову, деревянный мост, Ивангородскую крепость и Знаменскую горку, откуда уже тянуло Россией, мать Мария спросила: «Далеко ли до границы?» – «Недалеко, семь километров». «Может быть сходим?» – «Конечно». И мы пошагали. Не могу забыть как мать Мария Скобцова, наклонившись, выгребла рукой из-под проволоки пригоршню русской земли, пересыпала ее в платочек, повезла как святыню в Париж, где по крошке раздавала русским людям, тосковавшим по родине».
Заботами матери Марии, при поддержке ее о. Михаилом Чертковым, затеет она, казалось бы, безнадежное дело – создание диспансера для поддержки болевших туберкулезом русских эмигрантов. Невзирая на непреодолимые препятствия и, прежде всего, отсутствие средств, буквально «ступая по водам», найдет она поддержку, и они решат эту проблему. В Нуази Ле-Гран при диспансере, а позже доме для выздоравливавших, она создаст домовую церковь, которая и будет освящена во имя иконы «Богородицы всех скорбящих Радости». Мы не знаем, к сожалению имен всех тех, кто прошел через этот приют страждущих и немощных в эмиграции… (была в нем и бывшая замечательная писательница Тэффи, и доживала свой долгий век мама – Софья Борисовна Пиленко, хранившая архив своей дочери). У каждого был свой путь скорби и радости…
Вспомните, икона «Богородицы всех скорбящих Радости» к нам пришла первой. Несколько позже Татьяна Владимировна Емельянова, приезжавшая к нам по сбору материала об анапском периоде жизни Елизаветы Юрьевны, привезет нам бесценные фотографические копии икон Матери Марии и среди них Фотографию Равенсбрюкской иконы Божией Матери с распятым Спасителем-Младенцем. Этот образ сопровождает записка.
Лемякина Зоя Николаевна, сотрудник музея
